[assell]

В грехах надо сознаваться, даже если это грех занудства.

Но сначала позвольте рассказать вам о Бостоне. Или, точнее, о Бостонском душителе

Но сначала позвольте рассказать вам о Бостоне. Или, точнее, о Бостонском душителе.
Не знаю, что написано в наших источниках - единственный, который я прочитала оказался с фактической ошибкой перевода - но в английских можно найти примерно следующее.
14 июня 1962 года в своей квартире 55 летняя эмигрантка из Латвии Анна Слезерс была задушена поясом от собственного халата. 4 января 1964 года была убита 19-летняя девочка - Мери Салливан. После чего убийства прекратились так же внезапно, как начались. Смерть этих двух женщин разделяли два года и 11 жертв, семь из которых были дамами преклонных лет (самой старой исполнилось 85).
Достаточно, чтобы бросить в дрожь. Меня, по крайней мере пробирало хорошо, хотя что фильм, что письменные источники тех лет еще не лишены стыдливости и рассказывают лишь сухие факты.
Город эти два года прожил в страхе. Надо понимать, чем был Бостон начала 1960-х. Представьте себе город, где самые страшные убийства вершились во время семейный ссор или грабежей. А самым страшным скандалом стал -внимание! - коррупционный. После которого комиссара О'Cалливана погнали с поста, комиссара Макнамару назначили, и он сразу же громко объявил о борьбе со взяточничеством. Примерно тут начались убийства и уже на третьем стало ясно, что коррупция уже неважна, всех людей бросили на поимку убийцы.

Что лично меня поразило в этой истории.

1. Ненормально большое количество экстрасенсов и психов вокруг этих убийств.
Когда полиция поняла, что терять ей уже нечего, они пригласили помочь им Питера Херкоса. Его история проста до анекдотичности. Он упал с лестницы, ударился головой, попал в кому, вышел из нее экстрасенсом. Два его самых известных дела - это Бостонский душитель и Чарльз Мэнсон (во втором случае он даже назвал имя убийцы - "Чарли"). Первый же.. О это был грандиозный провал - он описал человека, которого ненавидят монахи, который спит на кроватной сетке, сходит с ума по женским туфлям и подсматривает за женщинами. Он даже нарисовал на карте место, где предполагаемый убийцы живет - и оно оказалось на улице, где жила одна из жертв. Тут же полицейские вспомнили, что им приходило письмо, в котором буквально один в один давалась та же информация, и на которое полицейские не обратили внимания. Сразу же они бросились арестовывать мужика, мужик в убийствах сознался, потом выяснилось, что он глубоко психически нездоров, у него есть алиби, и он согласен проходить лечение в психушке.

Вскоре, к детективу, который расследовал убийца пришел еще один психически ненормальный, сказал, что он обладает экстрасенсорным даром и рассказал часть неафишируемых в прессе деталей. Полицейские глубоко вздохнули и провели сеанс телепатической связи на расстоянии, когда психический экстрасенс, находясь, в условно говоря одном здании, описывал, что делал психический больной, запертный в клинике Бриджуотер.

Алберт де Сальво, который считается Бостонским душителем впоследствии проходил курс лечения (этот господин кроме удушений известен еще и как "Зеленый человек", что ли. Он девочкам головы пудрил, потом измерял и лапал их.И насиловал) вместе с еще одним убийцей (и тоже психически нестабильным), которого тоже подозревали в этих удушениях.

2. Гейское сообщество.
Второй основной теорией полиции был, назовем это "гей-убийца". И не надо смеяться. Это 1962 год и это Америка.
Один полицейский провел туеву хучу времени переписывая номерные знаки машин, подъезжавших к гей-клубам, а потом сравнивая их с машинами знакомых жертв. На эту тему я еще могу пораспространяться, но не думаю, что имеет смысл. У психолога из рабочей группы по этому делу была целая теория, которая объясняла, что сделать это мог только гей. Теория напрочь игнорировала многие неудобные факты, но ей верили.

3. Всякие мелкие детали, приводящие в восторг именно тем, что ни мелкие и никому не нужные.
Например, 14 июня 1962 года Бостон приветствовал приезд национального героя Америки Алана Шепарда. Это начало 1960-х, люди, вы вспомните, чем тогда была космонавтика. И кем были космонавты для обычных людей.
Генеральным прокурором Бостона был черный. Единственный черный генеральный прокурор в Америке на тот момент.
Для поимки убийцы воспользовались компьютером. О, эти компьютеры 1960-х. О, эти карточки и внутшительные размеры машин. Чтобы занестит статистические данные по всем убийcтвам и обработать их на компьютере пришлось сделать тысячи перфокарт. Это подвиг, на самом деле.
И, кстати, это был век, когда политкорректность еще не имела права голоса. В конце 60-х негров еще называли неграми п новостях и ничего и никому за это не было ).

И сам грех собственно )). Поучаствовала я в фесте ) Вот честно, я уже не помню, когда мне было настолько интересно связывать концы с концами, подбирать даты и придумывать объяснения.

Выглядела заявка так: Т06-44 Эрик/(|)Чарльз. У Чарльза не так уж и хорошо получается управлять своими способностями. Полное раскрытие потенциала с помощью Эрика.

*со смехом* Для тех, кто еще не знает, мое детство прошло под Трансформеров, Вольтрона и мутантов Х. Не снукером единым -

Исполнение

10 июня 1962 года

Когда это случилось в первый раз, Чарльз свалился на ограждение вокруг Церебро и его вырвало. Комок мерзости внутри переворачивался, разбухал и просился наружу, оказавшись на поверку собственными внутренностями. Чарльз ничего не видел. Не чувствовал, как Леншерр перехватывал его поперек живота и стаскивал вниз. Не понимал, что тот придерживал ему голову, пока его не перестало трясти, и не стихла последняя судорога.

В себя он начал приходить в, казалось, бесконечном коридоре, тысячи дверей которого открывались перед ними одна за другой. Наконец, щелчок раздался сзади, а не впереди, и они остались среди собственных отражений и стен из белого кафеля.

При виде ванны Чарльза вырвало снова.

Много позже он бессильно осел на пол, тяжело дыша, пока Эрик вытирал ему лицо влажным полотенцем и что-то говорил. А Чарльз слушал изо всех сил, не улавливая смысла этих рассыпающихся, как бисерины под ногами, слов, потому что голос Эрика был единственным, что он мог слышать.


11 июня 1962 года

Ко второму разу Чарльз был готов. Или думал, что готов до тех пор, пока снова не повис на руках у Леншерра. Он чувствовал в себе чужую личность так явно, словно контакт с Церебро не был разорван. Словно от шлема к голове Чарльза тянулся невидимый кабель, который намертво соединял его с существом где-то на другом конце Америки. Эта личность скрипела и шептала, расползаясь по его сознанию серной кислотой.

"Якорь… якорь…", - билась мысль еще не сдавшегося Чарльза Ксавьера, якорь, чтобы ухватиться и выбраться. И он его поставил, как смог, несмотря на чей-то крик: "Хватит, Чарльз, не надо!", когда он беспорядочно молотил кулаком по решетке пола.

От хлесткой пощечины голова Чарльза дернулась в сторону, и эта боль – его боль – помогла прийти в себя.

Он сидел, привалившись к Эрику, рядом застыл Хенк, и насмерть перепуганная Рейвен закрывала лицо руками. Их требовалось как-то успокоить, что-то объяснить, но Чарльз только ловил воздух ртом – так сильно облегчение сжимало горло.

Вместо него заговорил Эрик:

- Хенк, помоги мне поднять его. Рейвен, принесешь в комнату вчерашний настой. И тихо, не переполоши остальных.

Их путь повторился до спальни, где Эрик выставил всех вон, спасая Чарльза от неминуемых вопросов. И сам тоже ничего не спросил. Чарльзу, правда, в какой-то момент почудилось, что Леншерр плюнет на его состояние и потребует ответов, но Эрик просто ушел, хотя прочитать на его лице: "Тебе нужна помощь" не способен был разве что слепой. Прислушиваясь к оглушительной тишине внутри, Чарльз думал, что он сейчас и есть слепой. И дал себе слово впредь быть осторожнее.

12 июня 1962 года

Чарльз умел быть осторожным, научился за прошедшие годы. Но, оказываясь на диване в третий раз за три дня (теперь это диван в библиотеке – вот и вся разница), он с грустью думал, что одного нюанса в использовании Церебро он не учел.

Такие чувства, должно быть, испытал бы ас гражданской авиации, приди военным в голову пересадить его не сверхзвуковой истребитель. Сметенные барьеры, безграничные возможности – фатальные последствия недочетов в подготовке. Между ним и гипотетическим пилотом было лишь одно отличие: о своих недочетах Чарльз Ксавьер прекрасно знал, однако, продолжал надеяться на удачу. Путь от Церебро к дивану был вымощен именно этими надеждами.

Ксавьер перевернулся набок, потянув за собой плед. Мохнатая бахрома тут же защекотала щеку, но он даже не попытался ее смахнуть, настолько незначительным казалось это неудобство по сравнению с пустотой в голове. В нем будто перегорели линии, отвечавшие за телепатическую связь с миром. Электричество кончилось. Уцелел лишь черный гулкий колодец вместо привычного потока образов и желаний, да болтающиеся на фоне этой черноты провода с дырами в изоляции.

- Расскажешь, что происходит?

Провода и самолеты. Когда в мыслях так много металла, металлокинетику мимо не пройти.

- Хенк не отходит от своего изобретения, заново перенастраивает и перепроверяет. По-моему, он считает себя виноватым. А Рейвен так сверкает глазами, что, боюсь, если ты свалишься опять, пострадает либо Церебро, либо Хенк. Я бы поставил на Церебро.

Ксавьер моргнул. Пока он размышлял над появлением Эрика, тот уже успел обойти стол и устроиться на диване напротив.

Несколько цветков в вазе клонились вправо и мешали хорошо рассмотреть лицо Леншерра. Промучившись минуту, Чарльз перелег повыше. Телепаты, в сущности, зависимые люди. Они зависимы от своих способностей, как наркоманы от кокаина. Им мало видеть, мало знать, им нужно чувствовать. И он жадно вчитывался в значение чуть сдвинутых бровей и складки у сжатого рта, чтобы хоть чем-то заменить отзвук чужих эмоций.

Затылок от напряжения заныл, и Чарльз заставил себя расслабиться, понимая, что в противном случае расплачиваться придется мигренью.

- … Хенк понимает. Думаю, он не понимает только того, почему я до сих пор не пообещал его убить, если он не починит Церебро. С его точки зрения, это единственный доступный мне способ решения всех вопросов.

- Ну, сейчас ты пользуешься другим.

- Я пытаюсь.

Улыбка, тронувшая губы Леншерра, глаз не коснулась. Тебе нужна помощь, и ты ее получишь, да? И Чарльз сдался, потому что помощь ему действительно была необходима. Он даже успел найти полушутливое оправдание такой готовности переложить свои проблемы на чужие плечи: методы Эрика, временами крайне прямолинейные – не поспоришь, отличались при этом редкой эффективностью. Другими словами, он не стал бы исключать того, что Эрик присоединится к Рейвен, когда та попытается разгромить Церебро.

- Надо будет объяснить Хенку, что ему не стоит винить себя. И поговорить с Рейвен… - стоило только неосторожно перевести взгляд на лампу в изголовье, как по глазам резанула вспышка боли. – Проблема во мне, друг мой. И я не могу ее устранить… уже какое-то время. …В психиатрии это именуется диссоциативным разделением личности. Хотя мой случай я бы предпочел называть конверсивным расстройством. Этот термин лучше отражает механизм происходящего.

Чтобы управлять своими способностями, мне нужно разделять чужие и свои ощущения. Этому мне пришлось научиться в первую очередь, иначе переживания людей, от которых я не мог еще тогда отгородиться, просто свели бы меня с ума. С течением времени я понял, что чем глубже проникновение в разум, чем сильнее эмоции человека, тем тяжелее дается такое разделение. Каждый следующий шаг в чужое сознание требует все большего мастерства, а оно, в свою очередь, невозможно без контроля над собой. Именно здесь я столкнулся со своей проблемой.

Чарльз сделал паузу, собираясь с мыслями.

- Иногда люди не в силах контролировать свои чувства. Независимо от своей природы, эмоции - страх, ярость, боль, радость - могут восторжествовать над разумом, знаниями, опытом и даже чувством самосохранения. Их можно сравнить с мощнейшим течением, которое против воли увлекает за собой всех, кто оказался рядом. Когда я соприкасаюсь с эмоциями такой силы, я практически мгновенно проваливаюсь в сознание их хозяина так далеко, как сам бы никогда не решился зайти. Мне еще ни разу не удалось провести разделение на такой глубине. Там я не просто ощущаю чужие желания, как собственные - они становятся моими собственными желаниями. Личность Чарльза Ксавьера почти пропадает, и я ничего не могу с этим сделать. Моим самым большим достижением в борьбе за контроль является, образно говоря, сохранение способности панически размахивать ментальными ногами и руками. Так как разум человека не приемлет постороннего сознания внутри себя, он сам делает все, чтобы избавиться от досадной помехи. Поэтому до сих пор моих бестолковых метаний было достаточно, чтобы разорвать контакт прежде, чем непоправимый вред будет нанесен нам обоим.

- То есть, эти три дня?...

- Да, - облизав пересохшие губы, Чарльз повторил громче, - Да, Церебро усиливает мои способности во много раз. Увеличивается дистанция работы, острота восприятия и, соответственно, требуется более развитое умение себя контролировать. А этот мутант… Он не сдерживает своих эмоций, он постоянно транслирует их вокруг, с той неослабевающей силой, на которую способен лишь больной разум. Именно так он и зацепил меня в первый раз. И, видимо, тогда же я сам не заметил, как поставил в его сознании якорь. Иначе я не могу объяснить, почему меня сразу же зашвыривает туда, стоит только надеть Церебро. Хуже всего то, что из-за своей болезни он не видит ничего странного в проявлении еще одной личности внутри себя, и вместо того, чтобы попробовать защититься, он просто встраивает меня в свой мир. И ты видишь сам, чем это заканчивается.

Волной прокатились воспоминания. Чарльз сделал глубокий вдох. Сосредоточиться на том, чтобы об этом не думать, не думать, не сейчас, не об этом. Например, о том, думать, что на месте Эрика он бы непременно спросил, не это ли произошло в день их знакомства. И Чарльз бы ему ответил: "Да", умолчав о том, какой на самом деле должна быть глубина проникновения, чтобы, не кривя ни на йоту душой, отвечать: "Всё", на вопрос: "Что ты знаешь обо мне". И не смог бы объяснить – ни ему, ни себе - каким чудом ему так быстро удалось тогда взять себя в руки. Но Эрик бы все равно догадался, и иронично прокомментировал: "Значит, утопленников вполне могло оказаться двое".

Фраза прозвучала так отчетливо, что Ксавьер засомневался, точно ли диалог происходил у него в голове. Леншерр, однако, закинув ногу в блестящем ботинке на колено, задал совсем другой вопрос.

- На что это похоже?

Эрик тут же скривился, будто не это хотел сказать. Или, может, это огню попалась особенно вкусная щепка, и он взметнулся густым язычком вверх, отбрасывая причудливые тени на предметы в комнате. Кто знает, чего только не примерещится. Все лучше, чем думать о чужой больной душе, в которой невозможно дышать.

- Это… тяжело.

- Что можно сделать?

- Пока не знаю. В детстве я думал, что когда вырасту, контроль придет сам собой. Может, рано или поздно, так и случится.

- Может, рано или поздно, ты превратишься в растение.

- Тогда мой объект имеет все шансы закончить шизофренией.

Эрик пожал плечами, демонстрируя, что судьба возможного пострадавшего его не волнует.

- Чарльз, я не верю, что ты не искал выход. Покорное созерцание тебе не свойственно.

- Научных трудов по телепатии не так уж много, мой друг. Боюсь, даже в библиотеке Конгресса не найти краткого пособия: "Как стать телепатом за 20 дней и не пострадать при этом".

Ксавьер снова зашевелился. Усталость начала отступать, и он рискнул сесть – разговаривать так было гораздо удобней. Пока он устраивал голову на спинке дивана, Эрик обстоятельно его разглядывал. Видимо, он выглядел не так уж плохо, если Леншерр не приказал ему ложиться назад и не подниматься до утра.

- Я перебрал все, что могло иметь отношение к воспитанию самоконтроля. Отказ от мирских желаний, обособление личности, восточные практики…. Под Упанишады Рейвен засыпала ничуть не хуже, чем под мой диплом, но не могу сказать, чтобы хоть что-то из этого пригодилось.

Внезапно Чарльз тихо фыркнул.

- Чего только в книгах нельзя найти, ты не представляешь. Одна предлагала шатер для уединения, хрустальный шар для концентрации и проводника, который будет держать телепата за руку, пока тот путешествует по мирам.

- Это ты прочитал в "Физико-химических основах высшей нервной деятельности человека?" – Эрик кивнул на переложенный закладками объемный фолиант под вазой с цветами.

- Нет, книга называлась "Зеркала знают" и ее забыла у нас одна из маминых знакомых.

- И ты пробовал?

- Ради всего святого, Эрик, это был любовный роман!

Обычно весомый довод прозвучал неубедительно. Иные вещи, надо полагать, резко меняют свое первоначальное значение, когда три дня подряд приходится судорожно цепляться за собственную личность, путаясь в реальности и иллюзиях. Чарльз представил себе, как подносит одну руку к виску, а второй держится за Эрика. Телепат-калека с костылем. И никто не обещал ему, что он не начнет транслировать свои впечатления проводнику, и тогда в их доме появится два растения вместо одного.

Или это, или надежда на удачу, которая когда-нибудь его подведет.

Усталость вернулась вдруг, окатила, как из ведра, отняв последние силы, и Чарльз опять забрался на диван с ногами.

- Ты собираешься здесь спать?

- Вряд ли у меня получится, - Чарльз зарылся с головой в подушку и подогнул колени. Если бы он вытянул ноги, они бы свесились с подлокотника и обязательно замерзли. – Я еще несколько часов не буду ничего чувствовать. Я не привык к тишине.

В темной спальне на удобной громадной постели под теплым одеялом он чувствовал себя, как в погребе. Колодец внутри, погреб снаружи, а в библиотеке на прокрустовом ложе можно хотя бы слушать треск горящих поленьев. И разглядывать ровные ряды книг на стеллажах, вспоминая их содержание, когда взгляд цепляется за абрис знакомого корешка.

- Обычно все нервничают, когда слышат в своей голове голоса, - Эрик встал и сделал несколько шагов в сторону. Раздался шум переставляемых книг, - и только телепаты нервничают, когда голосов не слышат.

- Это преждевременное обобщение, друг мой. Я еще не обсуждал этот вопрос с другими телепатами, - дышать в подушке было совершенно нечем, и Ксавьер засунул ее под щеку.

- У меня есть одна идея… Рейвен утверждает, что средство безотказное, - голос Эрика донесся сзади, а затем послышался шелест страниц. – "Мутировавший родственник неандертальца, гомосапиенс – отклонение от нормы"…

- Эрик! – протестующе пробормотал профессор Ксавьер, немедленно узнавший первые строки своего диплома.

- Чарльз! – вернул ему Леншерр. Не поднимая глаз от бумаг, он возвратился на диван, и разместил папку с бумагой на коленях, – Мирное сосуществование, если оно вообще было, длилось недолго. Все без исключения данные показывают…»

13 июня 1962 года.

Утро следующего дня началось с предсказуемой ломоты во всем теле. Чарльз, соскользнув с дивана на подгибающиеся ноги, потянулся, и замер, приложив пальцы к виску. Алексу снился какой-то беспокойный сон, Рейвен была раздражена, а Хенк излучал усталость и упрямство. Восстановившиеся способности означали, что его снова ждал Церебро и неизвестный психопат - в последнее время эти понятия стали едва ли не полными синонимами.

В распахнутые окна на кухне врывался солнечный свет, занавески надувались парусом от порывов ветра. К крепкому кофе кроме традиционной булочки с маслом подавался напряженный взгляд Хенка. Вслух Чарльз мог говорить что угодно, но круги под его глазами и измученный вид рассказывали собственную историю.

- За эти три дня мы не нашли ни одного мутанта. Пока я не перестану вываливаться из Церебро в приступе паники, машина не выдаст нам правильных координат, - мягко возразил Чарльз, когда Хенк повторил свои мысли вслух. И после этого разговор можно было считать завершенным. "В сравнении с возможностью найти новых мутантов для Чарльза ничего не имеет значения, - думал Хенк. - Даже то, что каждый следующий "приступ паники" означает, что он рискует лишиться способности находить мутантов вообще". Сам Чарльз думал, что даже если четвертый раз закончится так же, как и предыдущие три, это не причина перестать пробовать.

На площадке их ждал Эрик. Он с отсутствующим видом ходил из стороны в сторону и без интереса разглядывал стены.

- Уже готов бродить по мирам? – поприветствовал он Чарльза вместо доброго утра.

- Вполне, - Ксавьер быстро улыбнулся решительно сжатыми губами и нырнул под Церебро.

Он глубоко вздохнул, ожидая щелчка тумблеров, но как всегда пропустил этот момент. В голове взорвалась сверхновая, сознание заволокло туманом, но за мгновение до того, как Чарльз начал проваливаться в слепящее всемогущество, на его пальцы легла сухая твердая рука.

*

У него внутри что-то всегда скрипело. Скрип-скрип, старые качели на ветке. Скрип-скрип в глубоких рубцах от проушин. Пустые качели поскрипывают за окном, женщина лежит в комнате. В серой комнате лежит, в узком коридоре, в задранном халате, с пояском на шее. Скрип-скрип. Развращение сердца, зачавши рождает грех. Старуха смотрит в потолок пустыми глазами, розовый халат без пуговиц, чулки на горле. Спи, пташка, спи. Скрип-скрип, постанывают качели. Иди в дом, мерзкий ребенок. А в доме на постели тело нагое, дряблое, непотребное. Не грех страшен, не грех, а бесстыдство после него. Бесстыдство уродует, а я хочу тебя красивой. Нейлоновый чулок повязать. Вот так. Бантом. Вот тут. На шее.

Скрип на улице, причмокивание внутри. Бутылка проворачивается в потной руке. И пред стрелою ты отворишь свой колчан, и познавать тебя я буду всю ночь до утра. Швабру держать удобней.

Скрип, вскрик, скрип. Они разные, разные, молоденькие, такие молоденькие. Я не хотел их трогать, не хотел, и брал только их туфельки, они трогали их, а, значит, трогали меня. Я не хотел, не хотел, но каждый… каждый искушается, похотью увлекаясь, и похоть, зачавши рождает грех. Я не хотел. Скрип на улице. Ты никогда меня не слушаешь, мерзкий ребенок. Скрип-скрип. Как рука по мокрой ванне. Из нее торчат ягодицы такие мягкие, обвисшие, такие белые в этой серой воде. Она была очень красивой. Господь накажет меня, если узнает. Но он не узнает, я сделаю так, что он не узнает. Я всегда так делаю. Надо зажмуриться и подумать. Скрип. Сильно-сильно подумать, скрип-скрип. Ведь никому не будет плохо, если я буду думать, только думать и никому-никому не скажу. Скрип-скрип. Качели поскрипывают за окном, женщина лежит в комнате. В серой комнате леж… Почему они больше не скрипят?

*
Чарльз проспал весь день до вечера. Проснулся к десяти с ясной головой и не смог пролежать в постели больше ни минуты. В коридоре он встретил Шона с Алексом, с Ангел столкнулся в дверях. Пока он искал в холодильнике бутылку с водой, в кухню зашел Хенк и вслед за ним Рейвен, которой понадобилось выпить на ночь молока. Не нужно было быть телепатом, чтобы почувствовать беспокойство, заботу и невероятное облегчение, которые они все испытывали.

Хенк ожесточенно тер глаза, рассказывая о своих идеях по усовершенствованию Церебро. Было видно, что он страшно хочет спать, и не хочет уходить, пока не удостоверится, что с Чарльзом все в полном порядке. В конце концов, он опрокинул чашку на стол, неловко махнув рукой; и только после этого, страшно смущаясь, признал, что, похоже, ему необходим отдых. Чарльз проводил его до комнаты и двинулся дальше.

Он блуждал по особняку, заглядывая в закоулки, о которых взрослая жизнь давно заставила забыть. Кое-где они сверкали чистотой, кое-где пыль лежала серыми комками, и паутина тянулась плотной сетью от пола до потолка.

При его появлении отвыкшие от визитеров пауки дергались и замирали в своих тенетах, не зная, считать ли угрозой нежданного посетителя. Но Чарльз подходил, смотрел и поворачивал обратно, чтобы продолжить свой путь. Этот бесцельный непрекращающийся поход позволял не утонуть в мыслях, которые не желали укладываться на свои места.

Сегодняшний контакт с Церебро, никак не сказавшийся на нем внешне, имел для него значение сравнимое с тем, что несло для человечества изобретение парового двигателя. Дикий ненаучный способ, плод воображения автора (хотя кто знает, на чем они основывают свои рассказы) сработал. Что бы он ни встречал в чужом сознании, как бы чужая личность не пыталась занять место его собственной, горячая ладонь, накрывшая его руку, всегда возвращала его к границе между реальностью и фантазмами. Не становилось ни менее опасно, ни менее трудно, но это прикосновение помогало аккуратно вдохнуть в нужный момент и не поддаться панике. Чарльз запоминал это ощущение, бережно откладывал в памяти, чтобы потом, в любой момент, воскресить его и снова почувствовать себя защищенным. И это означало… Это означало, что он может все. Вот так просто и обыденно пришло понимание, что отныне у него есть страховочный трос, который не позволит ему затеряться в лабиринте чужого сознания. Неважно, на какую глубину ему придется забираться, с какими эмоциями встретиться, потерять личность Чарльза Ксавьера он уже не мог. Что может чувствовать человек, который понял, что больше ему ничего не будет угрожать? Что может чувствовать телепат, который понял, что теперь никогда не сойдет с ума? Это прикосновение Эрика стало точкой опоры, с помощью которой он смог перевернуть свой мир.

Он оперся, перевернул, и теперь во рту горчило от сделанного выбора.

Его петляющий путь закончился там, где и должен был – в библиотеке. Все лампы были зажжены. В камине гудело пламя. Эрик сидел перед доской с расставленными фигурками и читал.

Шахматная партия, в которую перетек вечер, шла вяло. Может, виной была бутылка, в которой виски оставалось уже на палец. Может, молчание, которое Эрик прерывать не спешил, а Чарльз не знал как, да и зачем, если Леншерр уже наверняка обо всем догадался. Уступить этой мысли было соблазнительно; одна его часть, боящаяся правды – он ведь все-таки человек, как и любой другой – отчаянно не хотела быть обнаруженной. Она умоляла его промолчать. Только его молчание, по сути, стало бы той же ложью. Чарльз поморщился. Мысль о том, что он собирается лгать Эрику, ему не нравилась.

- Я стер ему память и подкорректировал личность, - с разбегу в ледяную воду. Чарльз Ксавьер, отстаивающий право каждого на свободный выбор, признавал, что он совершил его за других.- Теперь он больше всего боится причинить кому-нибудь боль.

Леншерр пристально взглянул на него.

- Ты как будто оправдываешься.

- Я не Господь Бог, чтобы определять чью-то судьбу.

- Этот парень был не в состоянии определять ее сам.

Значит, прав он был, когда опасался, что прикосновения во время использования Церебро или неумение полностью управлять способностями, могут привести к трансляции собственных переживаний. Потрясенным, впрочем, Леншерр не выглядел. Чарльз чувствовал тщательно скрываемую злость, ровный поток раздражения, но он был уверен, что они не связаны с увиденным.

- Это все очень упрощает, правда? Немного подправить здесь, немного там и почувствовать себя Спасителем

- Не думаю, что тем женщинам было бы легче, если бы ты остался верен своим моральным принципам. От твоего решения зависела не только его жизнь. Лучше пожертвовать одной, если она спасет десятки других.

Чарльз поднес стакан с виски ко рту. Кубики льда подкатились к губам, мазнули холодом, и он вспомнил, что стакан пуст. Эрик был прав, он сам был прав, только сейчас он не видел в этом пользы. Его выбор тогда определил разум, его отношение к выбору сейчас определяло сердце. И сердцу была безразлична правота, иначе он бы спокойно спал в своей постели или раздумывал над стратегией шахматной партии, вместо того, чтобы пить виски и шататься по дому.

- Его надо найти и…

- Его зовут Юджин О'Рурк. Он живет при церкви в одном из районов Бостона, там же получает лечение, - заметив удивление на лице Чарльза, Эрик без паузы пояснил. – В последний раз мы получили координаты. Я попросил Мойру установить через ЦРУ его личность и проверить убийства, совершенный в последнее время. Но ни в Бостоне, ни в его окрестностях никогда не происходило ничего похожего. Если верить их комиссару, в этом городе отроду не случалось ничего страшнее домашнего насилия и грабежей.

- Они уверены?

- Да. По словам Мойры новый комиссар полиции из кожи вон лезет, чтобы оправдать свое назначение. Он не стал бы скрывать задушенных старух.

- Не все они были старухами.

- Их вообще не было, - лицо Эрика стало жестким, состоящим из одних прямых линий, и каждое его слово весило, как тонна металла. - На самом деле не было ни одной из этих женщин. И не будет, потому что ты вмешался.
Успокойся, Чарльз. Забудь, оставь позади. Ты не можешь спасти и убийцу, и жертву одновременно.

- А про его мутацию что-нибудь известно?

- Не думаю, что теперь это имеет какое-то значение. Никаких странностей за ним никто не замечал, кроме очевидного психического расстройства. Мойра пообещала позаботиться о том, чтобы он не покидал больницы.
Бокал в длинных пальцах Эрика повернулся одновременно со вспышкой злости, плетью стегнувшей общий фон. И Чарльз поперхнулся догадкой.

- Ты обращался к ЦРУ… И думаешь, что выдал мутанта, упрятал его в больницу и попросил организовать за ним наблюдение.

Ответом Ксавьеру был темный непроницаемый взгляд.

- Если бы он начал убивать, а потом люди выяснили, что безобидных старушек душит чокнутый мутант, на нас бы тут же объявили охоту. Они бы сказали, что вот оно, подтверждение их уверенности, что мы представляем угрозу обществу. Никто не стал бы разбираться. Я поступил так, как должен был.

И тебе это так же неприятно, как и мне, мой друг. Чарльз чувствовал злость Эрика и теперь понимал, что это злость на себя самого. За то, что отдал своего людям, за то, что подумал о реакции людей, за то, что вынужден был с ней считаться. Логические доводы Леншерра были безупречны, его решения - всецело оправданными, но это помогало ему так же мало, как Чарльзу собственная правота. Эрик получил лишнее доказательство тому, что, живя в мире людей, приходится подстраиваться под их законы и идти с ними на компромисс. Оно имело привкус хины.

- Ты поступил по велению разума, мой друг.

- Да, мы выполнили свой долг перед обществом и теперь можем спать спокойно, - нетерпеливо и насмешливо ответил Эрик, резко вставая с кресла.

- Вряд ли у меня получится.

Чарльз закусил губу. Окончание разговора слишком напомнило вчерашний вечер. Леншерр легко потрепал его по плечу, проходя мимо.

- Если что, ты знаешь, где моя комната. А я знаю, где лежит твой диплом.

14 июня 1962 года

- Эй, Шерри… Шерри, мать твою! – детектив Джон Донован пнул ножку стула, на котором раскачивался его напарник. – Поднимай свою старую задницу и поехали. На Гейнсборо-стрит задушили какую-то пожилую леди поясом от ее собственного халата.

- Какой день, испортили, какой день, – Шерри лениво потянулся. В баре напротив их полицейского участка хозяин распахнул все окна и вывернул громкость телевизора на полную, чтобы скучающие копы могли послушать, как их город приветствует возвращение национального героя. В новостях сюжет о дневной встрече повторяли уже в четвертый раз, но Шерри, который даже от напарника скрывал свое восхищение космонавтами, с удовольствием вслушивался голос диктора. И вот теперь приходилось уходить, не дождавшись заключительной фразы мэра: "Бостон гордится Аланом Шепардом" и грома аплодисментов вслед за ней – И куда ты так торопишься, Дон? Макнамаре насрать на убийства. Он сейчас больше занят тем, чтобы искупать в своем антикоррупционом дерьме как можно больше предшественников. Чтобы его отвлечь, понадобится, по крайней мере, десяток задушенных старух.