Мое новое увлечение, похоже. Не знаю, сколько продержится, но пока пилю еду с удовольствием.

@темы: Я

---

Рекомендую однозначно.

22.12.2011 в 14:51

Пишет  Мадам Полина:

баница
Киш, регайшис, тарт, вертута, каныш, пай, клафути, бринджула, сальтенья, губадия, флуден, штрудель, саварен, гата, хала - всё это названия и разновидности пирогов. Сегодня Серж, естественно, выбрав сербский вариант - "баницу", готовит два разных, но очень вкусных пирога. Худеющим смотреть запрещается! баница

Вот таких листочков теста не нашлось. У нас продавались только стандартные упаковки по четыре листа. Пришлось их просто взять и раскатать и получить четыре слоя теста.
Второй пробовала накрыть. В результате пришлось увеличить время выпечки, пока оно подрумянилось и перестало походить на бледную поганку.

@темы: рецепты - опробовано на домочадцах

---

Продолжаю отдавать кармические долги

На тот случай, если хоть кто-то здесь следит за переводом биографии Джимми Уайта "Behind the White Ball". Восьмую главу я выложила.
Здесь

@темы: Behind the white ball

---

Делала еще на ДР. Из всех видов тарталеток мужики смели этот.

Тарталетки с муссом из норвежской сельди и творога

филе норвежской слабосоленой сельди – 250 г
готовые тарталетки из слоеного теста
жирный домашний творог – 200 г
сметана – 3 ст. л.
яйцо – 2 шт.
укроп – 1 пучок

Одну пятую часть филе норвежской сельди отложить, оставшееся филе пропустить через мясорубку с творогом. В полученный фарш добавить сметану и желтки сваренных вкрутую яиц. Тщательно перемешать и протереть. Выложить в тарталетки селедочно-творожный мусс, украсить кубиками филе сельди и веточками укропа.

Творог дейтствительно лучше брать домашний. С магазинным оно кисловато, хотя и так пошло. Но, думаю, со сладким домашним было бы лучше. ФИле сельди - поскольку вытаскивать косточки мне было некогда - с успехом заменила магазинная упаковка нарезанных кусочков сельди в масле.

@темы: рецепты - опробовано на домочадцах

---

...но машины, сами по себе, верите вы в это или нет, они прекрасны. Они менее прекрасны, когда их разрисовывают, как пачки сигарет, или как там их сейчас разрисовывают, но красота - в форме, функциональности, в форме, которую приобретает автомобиль, когда он начинает движение в скорости, и технические детали конструкции поражают даже несведующих. Это как скульптура, если хотите. И сочетание этих неодушевленных прекрасных машин и героических фигур водителей - в смысле отваги, романтичности и всего такого... Это покорило меня, когда я был маленьким мальчиком. (с) из фильма "Сенна"

Мне остается только подписаться под каждым словом.

@темы: Цитаты

---

Исполнение с однострочника. Однострочник в моем духе, конечно. То есть на 2500 слов

Заявка: Т08-19 Эрик. Освобождение Алекса было не первым случаем, когда Леншерр оказался в тюрьме. Обоснуй любой.

Тюрьмы не вышло. Эрик получился в своем "доэриковском периоде". Взгляд со стороны ОМП.

Пьеру Лессару, полицейскому следователю крошечного французского городка Сен-Жюр-де-Понс, было 63 года. В войну он потерял сына, но сохранил жену и дочь – и веру в будущее, как всем казалось со стороны. Никто поэтому не удивился, когда сначала он энергично взвалил на свои плечи заботы по возрождению родного города, а затем вернулся к прежней работе ревностного стража порядка.
Каждое утро папаша Лессар, похожий издали на проснувшегося медведя, который косолапо переступая лапами, обходит свои владения, появлялся в начале центральной улицы. Ровно в восемь останавливался у лестницы, ведущей в полицейский участок. Еще две с половиной минуты взбирался по высоким ступенькам, тяжело дыша и хватаясь за перила. В восемь ноль пять опускался в свое старое кресло и открывал папку с очередным делом о пропавшей бочке сидра, ссоре соседей из-за передвинутой межи, краже гусей или еще чем-нибудь и начинал рутинный рабочий день.

8 июля 1951 года рутинным не был. Три дня назад в городе сгорел единственный кинотеатр. Огонь вспыхнул на последнем сеансе, когда зал был набит битком. Одни двери завалило рухнувшим потолком, вторые оказались слишком узкими для всех желающих спастись. Пожар тушили всем миром, потом всем миром отвозили пострадавших в соседний Амели-де-Сер, больницы в котором были покрупней и получше. А потом также всем миром искали причины. Лессар не приседал ни на минуту, спал дома несколько часов и снова возвращался на работу. Нужно было отвечать на вопросы жителей, объясняться с комиссией, которая срочно приехала из центра департамента искать виновных, отбиваться от стервятников-журналистов. И только сегодня, когда пожарники дали заключение, что во всем виновата искра, проскочившая по старым проводам и слишком сухие балки, когда уехала комиссия и разочарованные репортеры, и последним, наконец, убрался журналист из «Курьера Нормандии» - маленький противный тип с острым носом – Лессар вернулся в свой кабинет.

Там его ждали лишь жара и затхлый воздух. Две папки были брошены на столе, возле них сиротливо ютилась пустая чашка с усохшим пакетиком чая внутри. Скраю, взирая на мир через повязку на глазах, стояла небольшая латунная богиня правосудия. Она досталась полицейскому от предыдущего владельца этого кабинета – офицера вермахта Ганса Губера. Господин офицер бросил многое, уходя с немецкими войсками, но Лессар оставил себе лишь Фемиду. В руках богиня держала маленькие весы, которые можно было заставить раскачиваться, потянув за одну из чаш - будто они действительно взвешивали аргументы «за» и «против». Лессару чудился в этом некий символизм.
Полицейский тяжело опустился в кресло. Эти три дня вернули его на семь лет назад, когда он в последний раз видел столько измученных лиц вокруг. Он бы хотел оказаться сейчас дома, но там его ждала такая же духота, влажная постель и старческая бессонница. А здесь еще оставались дела. Осторожно потянув за чашу, Лессар вытер платком лоб и придвинул, наконец, к себе папку, которую не успел открыть три дня назад.

За несколько часов до пожара соседи обнаружили тело фермера Франсиса Рено на пороге его собственного амбара. Тогда эта смерть была обычным преступлением, теперь она казалась Лессару дурным знаком, который стал предвестником настоящей трагедии. Главный подозреваемый, некий Макс Эйзенхардт, был задержан в тот же день.
- Шарль! Эй, Шарль! – несколько минут назад Лессар слышал шаги в соседней комнате и решил позвать своего помощника в надежде, что тот еще не ушел.
Из-за двери высунулось бледное курносое лицо в обрамлении повисших сосульками волос.
- Что?
- Этот Макс Эйзенхардт… где он?
На лице Шарля сначала отразилось недоумение, но потом оно просветлело, будто он вспомнил, о ком речь.
- Да в камере он.
- Три дня? Здесь написано, что задержали его утром пятого…
- А что с ним случится? Еду ему оставили. Отлеживаться никто не мешал. Не до него было.
Лессар сдвинул брови, потерев пухлой рукой переносицу.
- Что значит «отлеживаться»?
- Ну, приложили его слегка.
- Он, что, сопротивлялся?
- Ну … Немножко... – и реагируя на неодобрительный взгляд Лессара, Шарль зло добавил, - Рожа у него бошевская.

Рожа у парня действительно оказалась бошевская. Вырубленное из прямых линий лицо, квадратный подбородок, светлые недобрые глаза. Неудивительно, что ему накостыляли по шее. И не только по шее - задеревеневшая спина и полусогнутая правая рука, прижатая к боку, служили тому наглядным свидетельством. Картину довершал громадный лиловый синяк на всю правую сторону лица, который он пытался спрятать, отворачиваясь к окну. На вид ему было лет 25-27, а, значит, с легкостью могло оказаться меньше. После войны никто не выглядел на свой возраст, особенно те, кого она так и не выпустила из своих рук. В то, что именно Эйзенхардт убил Рено, Лессар поверил легко. Он знал понемногу обо всех жителях города – не хитрая наука, если жить на одном месте несколько десятилетий. Никто из местных Рено бы не тронул, а чужаков, кроме этого парня, в их городе не было. Попытался ограбить, ему оказали сопротивление, и он пырнул Рено ножом. Вся недолга.

Лессар вытащил из ящика потрепанный листок бумаги и начал писать, одновременно проговаривая вслух
- Имя – Макс Эйзенхардт. Место рождения… Варшава?... Лет… И сколько же тебе лет? Двадцать? - В документах годом рождения значился 1931. – Тебе двадцать лет?
- Там же написано, - голос у парня оказался хриплый и надорванный. Его французский искажал заметный акцент. Неудивительно, что его приняли за немца. При такой физиономии никто не станет разбираться в тонкостях произношения.
- Мало ли, что написано. Знаю я, где вы эти документы берете. Итак, Макс Эйзенхардт, двадцати лет отроду, зачем ты убил Франсиса Рено?
В ответ раздался звук, отдаленно напоминающий смешок. Парень повернул голову еще дальше вправо, совсем скрывая побагровевшую половину лица.
- Ограбить его решил, а он не дался?
- Я не за деньгами его пришел
Действительно. Лессар вчитался в строчки отчета. Ни одной вещи в доме покойного не пропало, при убитом остались и часы, и кольца, и даже деньги.
- Тогда, может, поделишься своей версией? Вот тут написано, - Лессар опять промокнул платком лоб и нос – что соседи видели, как ты околачивался возле его дома. Подходящий момент выгадывал, чтобы по-тихому разобраться?
- Чушь.
- Не исключено. Вот и расскажи мне, как дело было?
- Я слышал, он ищет работников. И пришел...
- А он уже лежит мертвый, с ножом в животе. И ты к нему не прикасался.
Эйзенхардт отвел глаза от окна и с вызовом посмотрел на Лессара. Нехорошо посмотрел, будто что-то просчитывая.
- Я к нему не прикасался.
Отпечатков на ноже нет, хоть его провернули в ране несколько раз. Следы, оставшиеся на мягкой влажной глине, принадлежат Эйзенхардту, но они обрывались в паре метров от двери амбара, где нашли Рено.
- Может, ты видел кого в таком случае? Каких-нибудь людей, которые уходили из дома Рено, когда ты туда пришел.
- Я никого не видел.
- Эдак мы с тобой волынку будем долго тянуть, - пробормотал Лессар. У него гудели ноги, от духоты пот катился градом за шиворот, и начиналась одышка. Чтоб его черти взяли, этот лишний вес. Лессар всем телом обернулся к окну, прикидывая, сколько придется убирать с подоконника, чтобы распахнуть створки. В бок ему тут же уперлось что-то острое. Лессар пошевелился, однако, неприятное покалывание не прошло. Он попытался наклониться, но объемный живот закрывал видимость, а толстая шея не давала повернуть голову. На пенсию пора, а не по вечерам с бандитами разговаривать. Выдохнув, как паровоз, Лессар еще чуть-чуть сдвинулся на стуле. Точнехонько ему в печень своим наконечником упиралось железное перо. Лессар нахмурился. Вроде же он его наверху стола оставлял. Скатилось, что ли? Видимо, когда поворачивался, пихнул своей тушей стол.
Положив перо на место, он вернулся к отчету. Так, описание раны, положение тела, особые приметы… Пара шрамов, след от пули – а у кого их в наше время нет – несколько татуировок, одно выжженное место в форме круга и надпись над ним. Кривые буквы Шарля вдруг поползли перед глазами в разные стороны, как тараканы. «Macht geht vor Recht». Лессар знал, что это означает. «Сила выше права» - одна из любимых татуировок солдат СС. У одного из тех, кто вешал его сына в 43 году, была такая же. Был август, красное солнце медленно опускалось за горизонт, а эсэсовцы в закатанных до локтей рубашках стояли и, позевывая, наблюдали, как исполняется приговор.

Лессар постарался припомнить все, что было известно о Рено. Приехал год назад, выкупил дом на самой окраине, начал фермерствовать. Видно было, что человек он городской и не бедный. Вел себя тихо, вежливо улыбался, смотрел в землю и говорил что-то про Восточную Европу, где русские наводят свои порядки, и о прошлом, которое хотелось бы забыть. Вспомнилось и то, что держался он нелюдимо, и гостей никогда не пускал дальше порога, пряча за косяком винтовку. Тогда Лессар подумал, что Рено опасается грабителей, которые могли позариться на дом одинокого человека. Но, видимо, дело было не только в них.
Сидевший в центре комнаты Эйзенхардт внезапно пошевелился. Последние несколько минут он сверлил взглядом стальное перо на столе. Его лицо было напряжено, на висках вздулись вены, и Лессару вдруг пришло на ум, что перо железное, что сам он толст, стар и неповоротлив, Шарль ушел, а их заключенный несмотря на синяки - сильный парень, которому нечего терять. Почувствовав, что за ним наблюдают, Эйзенхрадт резким движением нагнул голову, но лишь дал возможность полицейскому лучше себя рассмотреть. Худ – но после войны все худы, если сейчас 20 лет, то в войну был подростком. Убить убил, денег не взял, совесть его не мучает – по лицу видно. Семьи нет – не надо быть гением, чтобы догадаться, куда она делась. Мстить пришел? Интересно, за своих или просто – всему миру за все, что произошло.
- Ты был знаком с ним раньше? Он говорил, что бывал в Восточной Европе. Ты ведь тоже оттуда.
- Восточная Европа большая, - огрызнулся Эйзенхардт, косясь исподлобья
Чертово перо задрожало и покатилось. Лессар отодвинул стул подальше. Видимо, он слишком налегает животом на стол и постоянно его раскачивает. Так, глядишь, не уследит и запачкает себе чернилами всю рубашку. Эйзехардт отчего-то раздраженно ругнулся себе под нос.
- Ты откуда?
- Из Польши.
- Почему уехал?
Раздражение пропало, лицо приобрело то волчье выражение, которое заставляло Эйзенхардта казаться старше.
- Не ваше дело.
- Руки покажи.
- Что?
- Руки покажи.
Сам парень ему ничего не скажет. Гордый. Вон как отворачивается битой стороной. Но если Лессар хоть немного разбирается в людях, то приступ ярости заставит его раскрыться.

- На нашем убитом была обнаружена татуировка на немецком языке. Такие делали себе солдаты СС. Может, ты тоже из этих, для которых сила выше права, и сюда приехал, чтобы выяснить отношения с бывшим дружком?

Дернувшись, как от удара, Эйзенхардт впился глазами в Лессара, уже не пытаясь скрыть синяк в пол-лица. В кабинете что-то звякнуло, будто ложкой ударили по блюдцу. Перо, бешено вращаясь, скатилось по столу к животу Лессара, но тот не обратил на эту мелочь внимания. Сейчас он дорожил этим полным ненависти взглядом, как самой большой драгоценностью. Потому что только сейчас – пока Эйзенхардт видел и замечал его – у Лессара была возможность заставить его сделать то, что нужно. Медленно-медленно Лессар повторил.
- Покажи мне свои руки...
Колеблясь и не опуская взгляда, Эйзенхардт развернул руки ладонями вверх.
- Закати рубашку до локтя…
- На обеих…
С каким-то ожесточением Эйзенхардт рванул ткань и из-под темной несвежей ткани показались цифры, наколотые на предплечье.

Солдаты СС охраняли в том числе и лагеря смерти. Лессар смотрел репортажи с Нюрнбергского процесса, и лицо Рудольфа Хесса, коменданта Аушвица, до сих пор помнил очень хорошо. Как и лица остальных виновных в том, что случилось с его семьей, его городом и его страной.
Конечно, говорил ему разум, это могут оказаться просто цифры. Это может быть просто наколка, сделанная в тюрьме, где парень уже сидел за воровство или убийство. Но не так уж часто один приезжий из Восточной Европы убивает второго приезжего из Восточной Европы. Особенно когда у одного из них татуировка, напоминающая татуировки офицеров СС, а у второго наколка, подозрительно похожая на те, что делали заключенным концлагеря.
Лессар взял в руки перо, которое все никак не хотело лежать на месте, и повертел в руках. Снова бросил быстрый изучающий взгляд на своего арестанта. Тот сидел на стуле, не шевелясь и уставившись в одну точку. Лессар прекрасно представлял, какое будущее ждет этого Макса Эйзенхардта. Он по-прежнему был у войны на крючке - слишком глубоко она вошла в него, подцепив где-то в середине под самые ребра. Он не будет жить, он будет воевать до последнего виновного. А когда виновные закончатся, отправится на поиски новых преступлений, в которых можно было бы обвинить новых людей. И однажды угодит в тюрьму или погибнет от рук жертвы, которая окажется сильнее, умнее или подготовленнее. Перо в пальцах Лессара развернулось будто по собственной воле. Теперь его острие, с которого сползала капелька чернил, было нацелено Лессару прямо в глаза.

Те, кто повесил его сына. Он не знал, что с ним случилось. Может, они погибли на войне. Может, их взяли в плен. Может, они сбежали и теперь спокойно где-то живут, скрываясь под чужими фамилиями. Тысячи франсисов рено по всему миру, о которых он никогда не узнает, потому что тысячам папаш лессаров некогда выяснять их подноготную. Краем глаза он заметил, что маленькие латунные весы все еще покачивались в руке богини правосудия, хотя им уже давно следовало замереть в правильном положении.
- Мне придется передать документы в центральное отделение департамента, чтобы тебя внесли в базу данных, - тихо начал Лессар. - Мы собираем общую базу для всей страны, чтобы преступник, попавший в руки закона, уже никогда не мог воспользоваться своим прежним именем и не оставить следов. Эх, молодой человек… Не то вы занятие выбрали себе в жизни. А ведь могли бы поступить в гаврский университет, его ректор два года назад открыл программу помощи детям, лишившимся родителей во время войны. К тому же работу в Гавре намного легче найти, чем у нас.
С каким-то удивлением Лессар посмотрел на острие пера, не понимая, зачем он держит его таким образом. Нахмурившись, он отложил перо подальше.
- Мне нужно выйти… Что-то мне нехорошо.

Лессар прошел мимо Эйзенхардта и плотно закрыл за собой двери, шагнув в темноту. Она заполняла коридор снизу доверху, и только у самой стены полумрак, как ножом, распарывала узкая полоска света. Дойдя до нее, Лессар наощупь дернул ручку туалета и протиснулся маленькую комнатушку. Его затылок коснулся лампочки, тень от его плечей заплясала по заляпанному потеками зеркалу.

Никуда он не пойдет. Ни в какой Гавр и университет, думал Лессар, разглядывая свое одутловатое серое лицо, и вспоминая злые и умные – совсем не двадцатилетние - глаза Эйзенхардта. Не свернет со своей дороги. И когда зарежет кого-нибудь снова, виноват в этом будет он, папаша Лессар, потому что не схватил, не задержал и не отправил бывшего узника Аушвица в тюрьму за убийство солдата СС.

Когда Лессар вернулся в кабинет, там уже никого не было. О том, что несколько минут назад здесь проходил допрос, напоминал только стул, по-прежнему стоявший посередине комнаты. Лессар подошел к столу, покрутил в руках перо и покосился на маленькую Фемиду с весами, которые отмеряли меру правосудия. Перо выскользнуло из неловких пальцев, перевернулось два раза и замерло.

У Пьера Лессара была жена, которая до сих пор плакала по ночам в подушку, память о сыне, погибшем во время войны, дочка с погасшими глазами и больное сердце, которое скоро должно было свести его в могилу. Богиня правосудия слепа – она не узнает. А Бог… Бог простит.

@темы: не канцеляритом единым

---

У меня на родине есть хорошая поговорка: Свиня скрізь болото знайде.
Другими словами я даже на отдыхе нашла шедевр - без всякого сомнения - переводческой деятельности

На уединенной смотровой площадке над мостом.

@темы: Цитаты

---

Улетела в Будапешт.
Эта осень прокляла все поездки. Эту в том числе. Посмотрим, чем закончится упрямое желание поехать хоть куда=то.

АПД
Вернулась. На удивление ни одной пакости поездка мне не приготовила. ))) Они все ждали меня по возвращении домой

запись создана: 20.10.2011 в 19:39

---

17.10.2011 в 00:59

Пишет  kurufin_the_crafty:

Как мы смотрели кино-2 (коллекция кинопереводческих ляпов)
Я даже не знаю, смеяться мне или плакать. Переводят как бог на душу положат. Когда не понимают оригинал, зовут на помощь бурную фантазию – про мистера Рочестера в клетке  ellssa уже писала. В словарь в последний раз не заглядывал никто и никогда: даже элементарное if you please с маниакальным упорством передают как «если хотите».

А когда формально удастся перевести все правильно – так смещают смысловые акценты, что просто диву даешься, что именно герои имели в виду…

Ну и самая страшная беда – имена, фамилии и названия. Честно говоря, до этих наших киносеансов мне казалось, что самый крутой переводческий ляпсус - это "Ноутбук Анны Магдалены Бах". Теперь я даже не знаю, чему отдать предпочтение.

Поэтому пойдем по порядку:

"Алый первоцвет", экранизация 1934 года.

Главного отрицательного персонажа зовут Поль Шовелен (Paul Chauvelin). Шовелен - этакий французский железный Феликс - охотится за Алым Первоцветом, таинственным англичанином, который спасает приговоренных французских аристократов чуть ли не прямо из-под гильотины.

Кто читал книжку, может вспомнить, что сэр Перси Блэкни (который, собственно, и был Алым Первоцветом) любил всячески коверкать фамилию врага. В экранизациях от этого забавного момента почему-то отказываются - но не беда. Переводчики искупают это упущение. На протяжении всего фильма фамилия в русской озвучке последовательно претерпевает фонетические изменения:

Шовелен
Шаолен
Шаулен
и, наконец:
Ша(ы?)лен.

Хотя в оригинале актеры везде ясно и четко произносят: Шовелен.

Зато в дубляже экранизации 1983 года никто не стал мудрствовать лукаво. На протяжении всего фильма звучит один-единственный вариант (но зато какой!):

Пол Шаолин.

Вот такой вот пламенный англо-китайский революционер. Маоист, наверное.

У переводчика-1983 вообще большие проблемы со всеми неанглийскими именами и названиями. Правилам английского произношения его в школе научили, и с тех пор он искренне полагает, что это единственный способ читать латиницу. Поэтому когда в фильме кто-нибудь называет по именам французских персонажей, приходится долго соображать, о ком вообще идет речь.

С общей эрудицией тоже швах.

Тот же "Алый первоцвет" 1983 года.

Титры на экране: "The Temple Prison".

Голос за кадром ничтоже сумняшеся переводит: "Храмовая тюрьма".

Как вы думаете, что такое храмовая тюрьма? Застенки инквизиции? Карцер для провинившихся монахов?

Хрен. Это просто тюрьма Тампль. Та самая, в которой сидел маленький дофин. Достаточно известное заведение, между нами говоря.

Это были, так сказать, англоговорящие переводчики. Перейдем теперь к франкофонам.

"Жозеф Бальзамо", экранизация 1973 года.

Людовик XV и Мария-Антуанетта обсуждают сады и парки:

- Шедевр Нашего!

- Сир, Наш был великим человеком, за что его любили в свое время. А сейчас вкусы изменились.

Если бы переводчик хоть на минуту задумался, почему его персонажи несут такую хрень, он мог бы догадаться, что le nôtre ("наш" ) - это не притяжательное местоимение. Это фамилия. Приятно познакомиться: Андре Ленотр (Le Nôtre), знаменитый ландшафтный архитектор. Кстати, создатель парка в Версале. Людовику результаты этих трудов нравятся, а его невестке - нет.

Там же. Луиза Французская:

- Случаю было угодно, чтобы здесь оказался человек, хорошо знающий кюре Сен-Жана (curé de St Jean).

Это уже противоположная крайность. Не было у бедного кюре никакой фамилии - он просто был священником придела святого Иоанна (de St Jean) в Страсбургском соборе. Полезно иногда читать первоисточник.

Дальше - лучше. Признание Лоренцы Бальзамо:

- Я хотела тебя потерять.

Очень романтично. Такое впечатление, что бедная женщина, отчаявшись, взяла мужа за ручку и отвела в темный переулок в надежде, что там он потеряется и больше никогда не найдется. На самом деле, все было гораздо проще: она донесла на мужа начальнику полиции. Потому что perdre - это не только "потерять", но и "погубить" (а также "проиграть" и "развратить", но, к счастью, до этих значений переводчик в словаре не добрался).

Вовзращаемся к "англичанам".

"Джейн Эйр", экранизация 1983 года.

Диалог Рочестера и Джейн:

- Вы ждали своих сородичей, стоя на дороге?

- Кого, сэр?

- Зеленых человечков!

Не подумайте, что Рочестер подозревал Джейн в инопланетном происхождении. Он просто имел в виду человечков в зеленом (men in green) - эльфов, фей и прочий волшебный народец. Но переводчика проглючило, и вот в романтической английской глуши первой половины XIX века возникают зеленые человечки - нечто из сферы компетенции агента Малдера.

Идиоматика, сэр!

***

Ну и еще об одном зле. Это зло называется ОЗВУЧКА!!!

Уже упоминавшийся "Первоцвет" 1934 года. Если бы мы в первый раз посмотрели его не в оригинале, мы бы решили, что актерская игра здесь - полное дерьмо. Дублеры убили всех, кого могли. Я не знаю, где озвучивающая компания нашла эту мадам Грицацуеву для утонченной леди Блэкни, но за такой дубляж попадают в ад.

Судите сами.

Вот английский оригинал (с русскими субтитрами):



А вот русская озвучка с мадам Грицацуевой:



Отсюда мораль: в зарубежном кино субтитры - это наше все. Иначе никогда не знаешь, что тебе подсунут вместо оригинала.

Что касается Рочестера в клетке, по которому я тогда иносказательно прошлась, что называется "оцените разницу".

Оригинал: I could bend you with my finger and my thumb, a mere reed you feel in my hands. But whatever I do with this cage, I cannot get at you. And it is your soul that I want. Why don't you come of your own free will?
И озвучка: Я мог бы переломить тебя двумя пальцами. Ты просто тростинка в моих руках. Что бы я ни делал, я не могу вырваться к тебе из этой клетки. Мне нужна твоя любовь. Почему ты не хочешь остаться со мной.

АПД
Нашлась еще озвучка номер 2. Тут вообще шедевр на шедевре. Лучше бы ты свела меня с ума и нарушила какой-то жалкий людской закон. Но вернемся к искомой сцене. Тут она звучит так: Я мог бы раздавить тебя двумя пальцами. Как тростинку в руке. Но что бы я ни сделал с этой клеткой, я не могу тобой обладать. Мне нужна твоя душа. соглашайся по доброй воле

запись создана: 17.10.2011 в 11:05

---

О Рочестерах

Ну, раз пошла такая пьянка, то я сейчас на примерах объясню, что меня не устраивает в каждом из них.

Все экранизации я, конечно, привести не смогу, но половину - вполне.

 

В номинациях.

Не Рочестер.

Опять не Рочестер.

и

Определенно, не он.

Побеждают экранизации 1996, 1997 и 1972 годов,

 

1996.

Сцена объяснения. Рочестер выглядит, как сбежавший ростовщик со страниц Бальзаковских романов. В кустах, я так полагаю, прячется Вотрен. в городке неподалеку обязательно сыщется Растиньяк, а Рочестер вот-вот откроет свою истинную сущность, начав считать проценты.

Это не влюбленный мужчина. Это, простите меня, столп на выгуле.



1997
Если у предыдущего эмоций нет, то у этого они есть. В избытке. Еще у него есть усы, но это единственное, что роднит его с книжным Рочестером. Вопли, грубости и склонность к домашнему насилию, в свою очередь, с Рочестером, ну, никак его не роднят, что бы там ни утверждали создатели фильма.

Покидаемый уголовный элемент

[

1972

В этой версии в кустах, если поискать, обнаружится не Вотрен. Там найдутся три орешка для Золушки. И будет молодятам счастье. Сказочная девушка, сказочный герой. Какое отношение это имеет к Джейн Эйр неизвестно.



Победитель промежуточной номинации: "Что это было?" - экранизация 1934 года. Ибо что это было?
Мощная белокурая Джейн, Рочестер вдвое тоньше - прямо-таки, Розина и граф из харьковского оперного театра. И романтика, сравнимая с той, которая присутствует при найме экономки в большой дом.



Обладатель премии "Никакой Рочестер" - экранизация 1970 года

Весьма замшелый Рочестер делает предложение Джейн.

Он не плох, не хорош. Он никакой, и вот это плохо.



Тройка лидеров
После того. как я вползла на стул, с которого рухнула за пять минут до того в приступе хохота. я поняла, что он мне нравится. В этих старых постановках есть свое очарование. Даже в их излишних акцентах. Мрачный взгялд, искры из глаз, молния в дерево. Это прекрасно ))) И вообще, по человеку сразу видно, что у него есть страшная тайна
Третье место - демонический Рочестер 1944



>Второе место поделили между собой нервно-больной Рочестер Далтона и непробиваемый Рочестер Фассбендера.

У Далтона нужный типаж. А "красавец" уже давно не недостаток экранного Рочестера, потому как нерасавцы эту роль не тянут вообще. У Далтона есть обаяние, да и голос довольной четкий. Но, черт. Актерская игра??

Я каждый раз плачу на сцене расставания и вовсе не из-за разбитого сердца Джейн, Рочестера или своего. Это, блин, не терзания. Это театр одного актера. Пока он там запястье ко лбу прижимает я все жду, когда нам покажут, как он приоткрывает один глаз и оценивает воздействие, произведенное на Джейн. Я бы Далтона на первое место поставила, но эта сцена перечеркивает все. Дива погорелого театра.

Ну и дергается он в обычных сценах иногда ))



Вот Фассбендер не дергается. Вообще. Кроме сцены расставания )) У него Рочестер условно-непробиваемый. Интонации скользят туда-сюда в заданном небольшом диапазоне, и даже их искренность выразительности им не добавляет. Он это компенсирует отличной актерской игрой. но нерочестерский типаж невозможно изменить ничем ) Так что, несмотря на наличие дивной силы, все равно не лучший Рочестер.

Ниже сцена, которую я считаю загубленной именно из-за недостаточной выразительности голоса. В дубляже она смотрелась куда лучше, там в кои-то веки дублера не унесло/



Первое место достается Рочестеру 2006.

Типаж подходит, игра есть, голос выразительный. И если уж Фассбендер не в ответе за Фукунагу, то Стивенс явно не в ответе за грехи сценаристов

При этом... При этом. Я не удержусь и скажу, что думаю. Это какой-то озабоченный Рочестер. Если Фукунаге времени не хватило, то здесь времени было явно в избытке, и сценаристов понесло в укуренные дали. Сам сериал может быть сколь угодно хорош, но сцена расставания перечеркивает все его достоинства.



Рочестер, лежа между ног Джейн Эйр, обещает ей платоническую любовь и игру в шахматы. Спасибо, вероятно, надо сказать за то, что пальцы только по вырезу прошлись, а не забрались под платье. Эротично, не вопрос. Но мы любовный роман в розовой обложке экранизируем или "Джейн Эйр"?! В этом сериале Рочестер в половине сцен вообще выглдит так. будто сейчас завалит ее на ближайшую поверхность и займется с ней "платонической любовью".

@темы: Впечатления

---

Леншерр - министр образования

www.diary.ru/~assell/p173060830.htm

@темы: не канцеляритом единым

---

Опять исполнение с Х-меновского нон-кинка. Вроде я его прилизала и вычистила, но наверняка не до конца. Пущай висит пока..

Заявка - Эрик|Чарльз. АУ. Эрик - директор школы мутантов, ездит по стране в поиске новых учеников. Чарльз - молодой телепат-инвалид

О пределах добра и зла

Небо цвело глубокой синевой горечавки. Давая себе передышку, Чарльз рассматривал эту чистую синь, пока перед глазами не замельтешили радужные круги. Тогда он глубоко вздохнул и перевернулся на бок. Давление под лопаткой пропало, зато взгляд уперся прямо в покосившееся колесо инвалидного кресла. После второго падения Чарльза оно стояло чуть скособочившись и служило напоминанием о самой главной на данный момент задаче. Чарльз еще раз подтянулся на руках, заставляя задеревеневшее тело сесть, и попытался забраться на кресло. Оно заскрипело, опасно закачалось, но выдержало.

Он потрогал руками подлокотники, посмотрел на колеса. Правое было целым, чего о левом сказать было нельзя. Оно погнулось в нескольких местах, сместилось под углом на оси и теперь упиралось в раму. Чарльз все равно попробовал его провернуть, за что едва не поплатился. Кресло накренилось, но он, наученный последним падением, успел перебросить тело вправо и кое-как восстановил равновесие. Дыхание от волнения сбилось, он тяжело задышал, едва не начав крутить колеса в обратную сторону. Глупец! Тупица! Какой толк в том, чтобы заставить кресло двигаться?! Он находился в неглубоком овражке возле дороги, но для него это было равносильно пребыванию на дне Гранд-Каньона. Самому ему не выбраться.

Пронзительно засвистел дрозд, порыв ветра мазнул по ветвям кустов и траве, швыряя в лицо мелкую шелуху пожухлых листьев и крошку древесной коры. Чарльз зажмурился и тыльной стороной ладони ожесточенно потер глаза. Злость и обида ему не помогут. Он в нескольких десятках миль от города, в овраге, который не виден с дороги, и единственный его шанс сейчас – дождаться какого-нибудь путника и телепатически заставить его сюда спуститься. Потянув руку к виску, Чарльз поморщился от боли, прострелившей спину. Ему повезет, если кто-то проедет здесь через пару часов. Если не повезет, он может прождать до завтрашнего дня.

- Эй! Есть там кто?
Чарльз вздрогнул и быстро прижал пальцы, мимолетно тронув чужой разум, чтобы убедиться, что ему не послышалось.
- Эй!
- Я тут, - крикнул в ответ Чарльз, – сюда!
Наверху возник темный силуэт. Человек постоял, видимо, всматриваясь, а потом легко стал сбегать вниз. Ксавьер напряженно наблюдал за ним, защищая глаза от солнца сложенной «козырьком» рукой, но рассмотреть незнакомца удалось лишь, когда тот подошел почти вплотную. Это был высокий мужчина в коричневой кожаной куртке, с суровым лицом, плотно сжатыми губами и прищуренными пронзительными глазами, тепла в которых было не больше, чем в осеннем ветре, по-прежнему колыхавшем траву и кусты. От чего-то неуловимого в отзвуке чужих эмоций Чарльза передернуло. Он даже подумал, что безопаснее было бы столкнуться с кем-нибудь знакомым из города, хотя тогда его шансы остаться в овраге возросли бы неизмеримо.
- Привет.
- Добрый день, – незнакомец здоровался, уже оглядывая Чарльза, коляску и местность вокруг. - У меня там машина наверху. Сначала я вытащу тебя, а потом подниму коляску.

Синее-синее небо, зеленую траву и аромат леса сменил джип, кожаные сиденья и пропитавший насквозь салон запах сигарет. Трогаясь, машина въехала колесом в яму, и Чарльз небольно впечатался затылком в спинку пассажирского кресла. Только тогда, рефлекторно схватившись за дверную ручку и провожая взглядом полосу примятой травы, которая осталась в том месте, где его столкнули с дороги, он понял, что все закончилось.

Одного облегчения не хватило, чтобы занять его надолго. Вскоре он уже с интересом косился на своего спасителя. Ему был виден четкий профиль, ранние морщины, разлетающиеся от глаз, прямая складка возле рта – и все. Тот вел машину, не отрывая взгляда от трассы и не обращая внимания на своего попутчика.
- Меня зовут Чарльз Ксавьер.
Незнакомец помолчал несколько минут, затем с заметной неохотой представился.
- Эрик Леншерр.
- Я не сказал вам спасибо. Если бы не вы, не знаю, что бы я делал, - Чарльз постарался вложить в свои слова как можно больше признательности, но в ответ дождался лишь безэмоционального кивка. Промучившись молчанием еще какое-то время, он попробовал снова
- До Вакабей еще пара миль вверх по склону. Здесь довольно редко кто-то ездит, поэтому…
- Так ты из Вакабей?
- Да.
- Необычное название.
- Оно индейское. Переводится как «Кружево дьявола», – уловив заинтересованность в голосе Леншерра, Чарльз мгновенно оставил свои бессмысленные благодарности и сменил тему, - так раньше индейцы называли здешние дороги. По их словам когда-то на вершине горы жил злой дух. Однажды он погнался за девушкой и почти схватил ее, как вдруг она сорвала со своего платья кружево и бросила его на землю. И как только кружево коснулось земли, оно превратилось в дорогу такую извилистую, что злой дух безнадежно запутался и потерял девушку из виду.
- Кружево дьявола, значит. Это многое объясняет.
Не сдержавшись, Чарльз фыркнул.
- Что?
- Ничего, – он пожал плечами, – просто подумал, что, наверное, это самая неиндейская из всех индейских легенд, которую можно представить.
Не говорить же, что его развеселили невзначай подслушанные мысли. Вместо того чтобы восторгаться романтикой легенды, Леншерр переставил слова местами и, получив второе название древней Спарты, с мрачной иронией оценил место, где нашел Чарльза(1) . О спартанских обычаях избавляться от больных и увечных, скидывая их со скалы, Леншерр явно знал.
Ксавьер представил себе копье и щит в руках Дерека Мартинсона, и от этой картины ему захотелось фыркнуть снова. Зрелище достойно соперничало с карикатурами, которые Элен Рид рисовала каждое воскресенье для последней полосы их газеты.
- Не думаю, что они даже в курсе, что такое Лакедемон… - Леншерр резко развернулся и уставился на него в упор с нескрываемым любопытством. Чарльз отчаянно зачастил - Просто довольно часто вспоминают про это, когда переводят название города на английский…
Он выдумывал объяснения на ходу, костеря себя за неосторожность. Ведь сколько уже нарывался и все равно машинально отвечал на мысли людей, а не на их слова. Сколько неприятностей ему это уже принесло, а все без толку. От жгучего интереса, которым фонило от Леншерра, Чарльз взмок, его язык стал заплетаться. Но тут машина вильнула, и Леншерр отвернулся, наконец, сосредоточившись на дороге.

За поворотом их ждали Бараньи Скалы. Про них Чарльз помнил целых две легенды, которыми немедленно и поделился – он бы придумал еще и третью, лишь бы отвлечь спутника от опасных мыслей, но тот вдруг перестал отмалчиваться. Машина тихо урчала, взбираясь по крутой дороге, а у них завязался разговор. И пусть говорить приходилось в основном Чарльзу, Леншерр внимательно его слушал, вставляя время от времени короткие замечания. Замолк Чарльз, когда Леншерр будто ненароком осведомился, не замечали ли они в своем городе чего-нибудь странного или необычного.
- Да нет, город как город, - старательно равнодушно ответил Чарльз, хотя его сердце загрохотало как сумасшедшее.

В Вакабей они попали через час. Фактически они въехали в город намного раньше, но одинокие домики, то и дело попадавшиеся на склонах, назвать городом было сложно. Жилые районы начинались много позже, ближе к вершине. Расчищенные улицы, небольшие дома, аккуратно соседствующие друг с другом – маленький форпост цивилизации в окружении гор и густого леса. В таких городках люди наблюдают друг за другом десятилетиями, дети наследуют уклад жизни отцов и с подозрением относятся к любому, кто нарушает привычную картину. Неудивительно, что на машину, медленно прокатившую по центральной улице, народ глазел с долей настороженности, изрядно приправленной восторгом некоторых мальчишек. Чарльз их понимал – новехонький «вагонер» в их глухомани был не меньшим дивом, чем реактивный самолет.

На перекрестке возле аптеки Чарльз заметил лучшего дружка Дерека Мартинсона Смитти. Можно было не сомневаться, что уже к вечеру Дерек будет знать, что «паршивая овца» выбралась из оврага. Ксавьер отвернулся.
- Нам дальше, я скажу где.

Домики стали попадаться все реже и, наконец, по обеим сторонам дороги опять пошли заросли. Когда в зеркалах заднего вида мелькнула и исчезла заброшенная ферма, Леншерр сдержанно заметил.
- Ты же сказал, что живешь в Вакабей.
- Я живу, - как можно беззаботнее ответил Чарльз, потирая висок, - просто чуть-чуть дальше.
Словно в подтверждение его слов дорога закрутилась очередным зигзагом, вынырнула из-под деревьев и превратилась в широкий проезд, упиравшийся в большие ворота. К воротам примыкал забор, увитый плотной завесой зелено-багряного плюща, за забором высился двухэтажный белый дом.
- Неплохо устроился, - присвистнул Леншерр. Его, видимо, впечатлили размеры дома, которые превышали даже некоторые муниципальные здания на главной улице города. – У тебя большая семья?
- Да нет, я живу один. Но ко мне каждый день приходит тетушка. Готовит, убирает… – зазубренная сказка слетала с языка легко и не мешала концентрироваться, – Тяжеловато, конечно, бывает, но я справляюсь. Да и без помощи меня не оставят, если что.

Чарльз перегибал палку, но не мог остановиться. С каждым словом ему становилось все страшней. Старая Агата, знавшая девчонкой еще его мать, действительно приходила и иногда что-то готовила, смахивала тряпкой пыль с мебели, а время от времени даже пыталась постирать. Но ей было уже под восемьдесят, и ее визиты становились все реже и короче. К тому же, на выходных она разболелась, а это означало, что она точно не появится у него ближайшую неделю. И всю эту неделю ему придется пробыть одному со сломанной коляской…
- У тебя есть запасная коляска?
Чарльз нервно дернулся. Этот парень ведь не телепат? И что тогда он использует для концентрации? Жесты, мимику, что-то еще?
- Нет. Как раз заказал новую. Жду, когда привезут, - Ксавьер еще раз потер висок, борясь с желанием залезть к новому знакомому в голову и проверить все наверняка
- Голова разболелась? – перегнувшись через Чарльза, Леншерр открыл двери с его стороны.
- Немного… У меня есть еще одно кресло в ванной. Вы не могли бы…
Чарльз не договорил, не зная толком, что он сейчас собрался предложить - не то чтобы Леншерр сходил за ним, не то, чтобы отнес его туда. Оба предложения выглядели в равной степени нелепыми. Однако страх лишиться возможности передвигаться, хотя бы и в той ограниченной степени, которую обеспечивало душевое кресло, был намного сильнее.
Леншерр, даже не дослушав, ушел отпирать ворота. А когда вернулся, взял Чарльза на руки и отнес в дом.

Душевому креслу достался любопытный взгляд, но к тому моменту Ксавьер чувствовал себя таким вымотанным, что на смущение сил не хватило. Ради всего святого, этот человек его спас и дважды таскал на руках за последние несколько часов, а через пару минут исчезнет из его жизни. Чарльз дождался, пока Леншерр уйдет, и плотно прижал пальцы к виску. Иллюзию надо было создать максимально достоверной, а без привычного жеста у него плохо получалось. Он поступал так уже не один раз, когда встречал представителей соцлужб, приезжавших чтобы проверить, как живет калека. Продемонстрируйте им благополучие, и это отвадит их, если не навсегда, то надолго. И точно избавит от вопросов. И неважно, что незнакомец проявил к нему участие. Это ведь не заслуга Чарльза, а нормальная реакция более сильного на более слабого, попавшего в беду.

Стук в дверь раздался довольно быстро, и Чарльз сунул голову под воду.
- Входите, я только начал умыва…
Дверь распахнулась, прерывая его на полуслове, и в ванную вкатилось кресло, то есть его вкатил Леншерр, но это не имело особенного значения, потому что кресло ехало. Чарльз не поверил своим глазами и нагнулся поближе к левому колесу. Выпрямленному рабочему левому колесу, как будто вчера из магазина. А ведь Чарльз мог бы поклясться, что с погнутым ободом ему придется возиться не один день.
- У тебя во дворе я нашел молоток и решил немного подправить. Надеюсь, ты не против.
Взгляд Чарльза заметался между Леншерром и креслом. Спокойные глаза, едва заметная улыбка - непроницаемое лицо человека, оказавшего незначительную услугу. Лицо человека, который врет. Потому что Чарльз точно знал, что в его иллюзии никакого молотка быть не могло - слишком мелкая и не нужная деталь. А что если… Да нет, бред. Пока Чарльз морочит Леншерру голову иллюзией благополучного дома, Леншерр ему – иллюзией починенного кресла. Телепат, которому даже жесты не нужны для концентрации. Какая ерунда!
- Спасибо.
- Пожалуйста, - Леншерр побарабанил пальцами по истершейся спинке и оглянулся по сторонам, как человек, который из вежливости и так слишком долго задержался, - Ладно, я пойду. Справишься до появления своей тетушки?

Чарльз утвердительно что-то пробормотал, а потом еще долго прислушивался к исчезающему ощущению чужого разума, пока оно не пропало вовсе. После этого он сбросил иллюзию и обессилено привалился головой к стене. Ему казалось, что он в чем-то ошибся. В его монотонной жизни случилось нечто необычное, а он, когда-то мечтавший о таком едва ли не ночи напролет, постарался удрать побыстрее. И, похоже, изрядно преуспел. И теперь впереди его снова ждет лишь серый дом, серые дни и недружелюбные соседи.

Рывком потянув к себе кресло, он попробовал колеса. Они крутились. Никакого обмана.
*

До самого вечера Чарльз бесцельно катался по дому из одной комнаты в другую. Периодически поглядывал на левое колесо, проводил по нему рукой, чувствуя под пальцами гладкий металл. Он никак не мог успокоиться. Его новый знакомый не шел у него из головы. Странным образом даже столкновение в овраг произвело на него меньшее впечатление. То ли потому что подобное случилось не в первый раз, то ли потому, что Чарльз всерьез верил в свою способность удержать ситуацию под контролем несмотря на обстоятельства.

Чарльз развернулся и въехал на кухню, к распахнутому окну с видом на двор. Из него можно было разглядеть большую запущенную клумбу, собачью будку неподалеку и ворота, над которыми нависал старый клен.

На мгновение он снова представил «вагонер» за оградой, и тут же утренние события закрутились перед глазами, как кадры кинопленки. Вот на краю дороги возникает высокий силуэт, вот он рассматривает лицо и слышит голос, вот они беседуют в машине, а затем Леншерр поднимает его на руки и несет домой. На этом месте Чарльз вздрогнул, таким реальным показалось ощущение от хватки на плече. К нему уже сто лет никто кроме тети Агаты не прикасался добровольно.

Усмехнувшись, Чарльз облокотился о подоконник и подпер голову рукой. Как же все-таки всем хочется тепла. Полжизни ты убеждаешь себя, что в нем нет никакой необходимости, а стоит получить хоть каплю, как нежно лелеемый самообман расползается, как старая ветошь. И ты уже готов броситься навстречу человеку, которого, по-хорошему, следовало бы подозревать в желании найти одаренных и использовать их в неизвестных целях. Это в лучшем случае. В худшем, Леншерр мог оказаться охотником за головами, которого какая-нибудь организация наняла для отстрела таких, как Чарльз. Почему-то сомнений в том, что Леншерр может убить, у Ксавьера не возникало.

Предположение было таким абсурдным, что не пугало, а, скорее, щекотало где-то внутри лопающимися пузырьками шампанского. И Чарльз тихо рассмеялся – кто бы мог подумать много лет назад, что у него вообще будет повод о подобном размышлять.

Солнце садилось за кромку леса, пронизывая кроны деревьев золотистыми снопами. На одичавшие розы и цветущий тысячелистник падал мягкий отсвет, и старая неухоженная клумба переливалась россыпью оттенков, словно увядающая красавица, согретая вниманием старого кавалера. Солнечные лучи поглаживали листья с осторожной нежностью, и ничто не напоминало о летнем пекле, которое стояло здесь почти десять лет назад.

*

Белые парашютики тысячелистника с легкостью переносили адскую жару, и мама, почему-то решив, что розы ничем ему не уступают, высаживала на клумбу ровно дюжину отборных кустов. Тетя Агата стояла рядом и выговаривала ей за глупость - ведь хорошо известно, что цветы в августе принимаются плохо. Он сам пристроился с другой стороны и, перекрикивая тетю Агату, упоенно рассказывал, сколько ему удалось пройти по двору без коляски. Да, в то лето он еще мог ходить. Их семья только-только переехала в Вакабей, и Чарльз догуливал последние дни лета перед школой. Как оказалось потом, свои последние беззаботные дни.
Никто не виноват. В конце концов, трудно ожидать от подростков уважительного отношения к мальчишке, который ходит на костылях и едва переставляет ноги. Особенно, если этот мальчишка не желает молчать в ответ на подначки, не хочет знать свое место и помогает девочкам делать домашние задания. За что ему от первой школьной красавицы Розетты Парк достается поцелуй в щеку, а Дерек Мартинсон, сын шерифа и звезда спортивной команде, получает только гримаску на хорошеньком личике в ответ на предложение покататься на папиной машине.
О том, что за этим последовало, догадаться нетрудно. Одноклассники, которые демонстративно пересаживались от него подальше, и дразнилки, которые стали настоящим бичом. Мальчишки изгалялись изо всех сил - «каракатица», «хромуля», «многоножка», но эти прозвища стекали с него, как вода со стекла, пока однажды Чарльз не пришел в школу в коричневом пиджаке и брюках в светлую полоску. Увидев его, Донни Джесней, которой был на год младше Чарльза, затыкал в него пальцем и закричал на весь коридор: «Гляньте-ка, паук-мухолов! Эй, Чарли-спайди, куда еще две ноги дел?». Прозвище прилипло крепко, а дохлые мухи в сумку, на парту, в тарелки с едой посыпались, как из ведра. Подростковые шутки редко бывают добрыми, верно?

Когда ветра с севера становились сильней, и клен возле участка шерифа подергивался багрянцем, Вакабей начинал готовиться к главному городскому празднику - костюмированному параду в честь тех тридцати тысяч солдат, которых Вермонт отправил на войну против конфедератов. Парад завершался ярмаркой, а поздним вечером последние лет десять городские власти устраивали салют.
Первый парад в своей жизни Чарльз должен был пропустить. На уроке истории он имел неосторожность спросить у миссис Колберт, учительницы с тяжелым характером и ядовитым языком, какое отношение их город имеет к противостоянию Севера и Юга, если был основан только 50 лет назад. Это замечание вызывало свист в классе, несколько выкриков: «Ты тупой, да?» и распоряжение миссис Колберт оставаться весь день дома и писать сочинение о роли штата в Гражданской войне.

С ней у Чарльза отношения не складывались с того момента, как взятый Дереком на банальное слабо, он рассказал заезжему журналисту из «Вермонт Таймс» легенду про название города. Легенду он прочитал в какой-то старой хрестоматии из библиотеки и слегка досочинил, добавив местного колорита. Чарльз вещал, журналист зачарованно слушал, и, хотя с точки зрения Чарльза с первого взгляда было видно, что его история не имеет к индейцам никакого отношения, его сказка не вызвала сомнений. А через несколько недель в «Вермонт Таймс» вышла обзорная статья о городках Зеленых гор, в которой центральное место занимал Вакабей и легенда о кружеве дьявола.
К его несчастью, миссис Колберт была преданным подписчиком «Вермонт Таймс» и с трепетом собирала все статьи о родном городе. Последнюю она принесла на урок и, подняв Чарльза на ноги, зачитала ее вслух перед всем классом, изобретательно комментируя каждое слово. Щеки Чарльза алели от стыда за свое вранье и дурость, а больше всего от шепотка по классу, которым ребята делали ставки, сколько он сможет протянуть без костылей. Придурок Дерек ставил доллар, что Чарльз не продержится даже до конца обличительной речи миссис Колберт. Если бы все зависело только от желаний Чарльза, он бы терпел хоть до конца дня, но ноги, лишенные опоры, подвели. Он свалился на пол под общий хохот класса, а миссис Колберт пришлось затем выслушать выговор от директора. Что совсем не улучшило ее отношения к Чарльзу.

Пойти в город на костылях Чарльз не рискнул. В последнее время ноги у него болели все сильней, поэтому гордость пришлось проглотить и перебраться в кресло. Ему потребовался почти час, чтобы самостоятельно добраться до города, но едва он увидел дома, убранные в золотые, синие и зеленые цвета Вермонта, как всю усталость будто сняло рукой. Приключение начиналось!
Он посмотрел парад, побывал на ярмарке, где от души напробовался кленового сиропа, и даже успел удрать от миссис Колберт. Они заметили друг друга почти одновременно, но прежде чем она успела издать хоть звук, Чарльз живо развернул коляску и покатил прочь, ловко затерявшись в толпе. А дальше ему просто не повезло.

Часть этого невезения он выковал собственными руками. Еще до парада он столкнулся с Дереком, который в окружении своей неизменной свиты возвращался со спортивной площадки, и который, конечно же, открыл свой грязный рот. «Эй, Ксавьер, - нахально заявил Дерек, преграждая Чарльзу путь, - я понял, кого ты мне напоминаешь. Я этим летом в Сандер-Крик не вылезал из тира и стрелял точно по таким мишеням. Они тоже ездили на колесиках и работала у них только верхняя половина. – Дерек самодовольно захохотал над своей шуткой и продолжил, обращаясь уже к своим дружкам. - И знаете что? В последний день я ни разу не промазал и выиграл настоящую винтовку. Хозяин тира уже был готов отдать ее мне, но я ему сказал: «Сэр, законодательство штата запрещает несовершеннолетним владеть огнестрельным оружием, поэтому я отказываюсь от своего приза, сэр. Пусть ее попытается выиграть кто-то из взрослых, если сможет»» И бросив на Чарльза злорадный взгляд, Дерек закончил: «Сейчас я вам покажу, как это было». Он выхватил из рук Смитти, который как всегда толкался за его спиной, баскетбольный мяч и швырнул им в Чарльза. Тот увернулся, мяч пролетел мимо и сшиб урну под фонарем. Проезжая колесом по высыпавшемуся на улицу мусору, Чарльз тихо но очень внятно заметил, что если Дерек стрелял именно так, то к тому, что он не получил в Сандер-Крик положенной винтовки, законодательство отношения не имеет.

Ему действительно не повезло. Если бы он уехал с озера чуть раньше. Если бы, опьянев от свободы, он не решил затянуть прогулку до наступления темноты, если бы поехал обычной дорогой, вместо того, чтобы выбрать аллею под пушистыми елями и кленами, все сложилось бы иначе.
Он неторопливо ехал по дорожке, усыпанной опадающей листвой, и с удовольствием смаковал в памяти все события прошедшего дня, как внезапно его окружили. И над ухом раздался злорадный голос Дерека.
- А вот и наш остряк. Привет, Чарли.
- Отвали, Дерек, - Чарльз судорожно вздохнул, но постарался сохранить спокойствие.
- Что ж мы такие невежливые? Разве мама не учила нас хорошим манерам?
- А у него, может, не только ноги усохли, но и мозги тоже? - заржал где-то сзади Смитти, а вслед за ним и все остальные.
Дерек присел рядом с коляской.
- Самого умного из себя строишь, да? - его тон был почти ласковым. – Думаешь, раз ты больной, тебя тронуть никто не посмеет? Жалеть будут? Сейчас я тебя, падла, пожалею. Так пожалею, что ты у меня слезами зальешься, как девка. А ну поехали, - он подскочил на ноги, и обернулся к пацанам, – покатаемся!
Коляску Чарльза покатили по аллее. Они неслись все быстрей и быстрее: пацаны гикали и свистели, коляска попадала колесами в ямы и подскакивала на кочках, опасно накреняясь на поворотах. Чарльза, вцепившегося в подлокотники кресла, мотало из стороны в сторону, словно плохо закрепленный куль. Чарльзу было страшно. Он не собирался ни о чем умолять, но на каждом ухабе ему приходилось кусать губы, чтобы из его рта мимо воли не вырвались унизительные просьбы. А Дерек все не унимался, подгоняя приятелей.
- Быстрее давай, быстрее!!!
И они неслись еще быстрее, пока на полном ходу не подлетели к овражку на окраине городского парка. Там пацаны, наконец, остановились, отдуваясь и пофыркивая, словно загнанные молодые кони. Даже Дерек устал. Он упирался руками в колени и никак не мог выровнять дыхание.
- Выдержал, - только и билось у Чарльза в голове. – Выдержал.
Дерек поднял голову, уставившись на него в темноте злыми блестящими глазами. И Чарльз, невольно прижимаясь к спинке кресла, понял, что сказал это вслух.
- Ни хрена ты не выдержал, - медленно зашипел Мартинсон, - мы еще даже не начинали.
Он выпрямился и осмотрелся. Его взгляд упал на склон у Чарльза за спиной.
- Смитти, а ну давай-ка столкни его вниз. Робин, – крикнул он еще одному парню, – помоги ему. Проедешься по горке, Ксавьер, тебе понравится.
Смитти подскочил к коляске, но Робин заколебался и пробормотал:
- Дерек, так он же того...
Смитти толкнул в его в бок
- Ты сам-то сколько здесь на велике съезжал и ничего с тобой не было. Отделается синяками, потом знать будет, как на Дерека тявкать. Не дрейфь.
Робин пожал плечами и взялся за спинку.
- О, пацаны, – встрял, кажется, Джек Карнейма, если Чарльз правильно опознал голос, – а давайте с разбега, так прикольней будет.
Предложение было встречено одобрительным гулом, и коляску Чарльза стали оттаскивать от оврага
-Хочешь что-то сказать Ксавьер? – Дерек ухмылялся, глядя на застывшего в кресле Чарльза, который молча слушал все эти перепалки. – Голосок, что ли, от страха потерял? Ни о чем не хочешь меня попросить?
Чарльз только посмотрел на него в ответ, и Дерек, зло цыкнув сквозь зубы, крикнул:
«Давай!».
Смитти с Робином разбежались, а возле самого края оврага отпустили коляску, подтолкнув ее изо всех сил, и Чарльз на всей скорости полетел вниз. Почти сразу же коляска подскочила на какой-то неровности, и его выбило из нее на землю. Он катился по склону, трава и ветки хлестали его по лицу и рукам, а заплетающиеся ноги неловко подворачивались, но последнее, что он чувствовал, теряя сознанием, были не боль пополам с ужасом, а какое-то бешеное злое удовольствие, которое обрушилось на него неизвестно откуда.

Он пришел в себя от тихого разговора и ощущения тревоги, казавшейся острой и до ужаса чужой.
- Куда смотрел этот твой Бог? - тихий и полный слез голос принадлежал маме.
- Дела Господни только ему ведомы, – а этот сердитый - тёте Агате. – Он знает, что делает. Есть, значит, за что наказывать.
- Да за что же? Что такого может сделать ребенок, чтобы отнимать у него ноги? - вскинулась мама, но тетя Агата тут же грозно зашипела на нее.
- А ну, цыц, разбудишь! Ребенок, может, и ничего. А ты нагрешить успела достаточно. За твои, значит, грехи расплачивается. И не ропщи. Ибо сказано в книге Иова «Наказания Вседержителева не отвергай». Помолись лучше за исцеление.
Чарльз хотел попросить их не ссориться - с ним все будет в порядке, ему ведь не первый раз в больнице лежать - но даже не успел приподнять тяжеленные веки, как снова начал проваливался в забытье. В вязкий сон его сопровождал отчаянный голос мамы: «И за что это ему? Скажи, Господи, за что? Лучше бы это я оказалась на его месте. Ну почему, Господи?», и монотонный яростный тети Агаты: «Ибо он причиняет раны, и Сам обвязывает их, Он поражает, и Его же руки врачуют»...
Только звучали они как-то странно. У него в голове.

Когда он очнулся в следующий раз, никаких голосов в голове не было. Мама с тетей Агатой сидели возле постели и улыбались. Впору было подумать, что все это ему примерещилось. И Чарльз думал, или, скорее, забыл до следующего утра, когда в его палату ворвался Джон Мартинсон, волоча за собой Дерека. Шериф навис над его кроватью, разом заняв пол-палаты, и схватив сына за ухо, развернул лицом к Чарльзу.
- Смотри на то, что наделал, идиот! - рявкнул Джон, указывал свободной рукой на ноги Чарльза. – Тебе драк со своими дружками мало было?! Ты теперь на калек перешел, чтобы сдачи не давали?! Я тебя чему с детства учил, а ты меня теперь перед всем городом позорить будешь! А ну извиняйся! Извиняйся, кому сказал!
Дерек кривился в страдальческой гримасе, поднимаясь на цыпочки и вцепляясь в отцовское предплечье, чтобы хоть чуть-чуть облегчить боль, но выражение лица было непримиримым. Однако Чарльз, как наяву, слышал бившееся где-то у него голове:
«Я не хотел. Я, правда, такого не хотел». И острое чувство стыда и сожаления, которое не могли замаскировать даже обида на отца за прилюдное унижение. Наверное, именно тогда Чарльз и попал в эту ловушку.
- Все нормально, - тихо прошептал он, неверяще глядя на Дерека широко распахнутыми глазами. Вина того, кто казался ему всего лишь испорченным эгоистичным придурком, прошивала его изнутри иголками, - все хорошо, он не виноват. Так просто получилось.
Эмоции сменились настолько неожиданно, что Чарльз не успел толком ничего не понять. Вместо того, чтобы принять предложенный мир, Дерек зыркнул на него исподлобья с таким бешенством и презрением, что Чарльза вдавило в постель.
А над ними все гудел бас Мартинсона-старшего
- Не виноват? Он у меня на свою задницу месяц не сядет за это «не виноват»! А ты поправляйся, сынок - чтобы в следующем году играл в футбол с моим оболтусом...

*

Тревожный сон смыло, как то разом. Чарльз потер глаза, осознавая понемногу, что всю ночь проспал в кресле, уронив голову на руки. На улице занимался рассвет, утренний воздух неприятно холодил плечи, заставляя жалеть о забытом в спальне пледе, а с дороги все громче доносился гул мотора. Что заставило Чарльза сконцентрироваться, найти чужой разум и легким касанием накинуть на дом иллюзию, он и сам бы не мог сказать, но, когда из-за поворота вырулил темный «вагонер», Чарльз понял, что поступил правильно.

*

Где-то в чаще отрывисто засвистела танагра, завидев, наверное, припозднившуюся с охоты сову. Запела древесница, и сразу же откликнулась щебетом горихвостка. Остро и пряно пахло наступившей осенью, и на подоконнике после холодной ночи оседали капли росы. К Чарльзу неспешно направлялся человек, лица которого он не мог рассмотреть со своего места. И Чарльз снова и снова думал, насколько вчера оказался прав – встретить кого-нибудь из старых городских знакомых было бы безопаснее.

- Привет, - непринужденно кивнул ему подошедший Леншерр, как будто считал свой приезд в эту рань нормальным.
- Привет, - отозвался Чарльз, как будто был с ним согласен.
- Пустишь в дом?
- Да… Да.
Пока Леншерр открывал двери и искал дорогу на кухню, Чарльз подъехал к столу и, расправив зачем-то клеенку, сложил немного вспотевшие ладони на коленях. Он напоминал себе сейчас ребенка, которого привели в гости к строгой бабушке и не объяснили, как себя вести. И которого страх совершить ошибку сковывал по рукам и ногам. Сравнение получилось объективно нелепым - его ноги уже давно ничего не боялись – и это помогло немного расслабиться.
Леншерр вошел уверенно, шумно, как обычно входят на свою, знакомую до дюйма территорию, а потому не боятся задеть ни веник, почти съехавший по стене на пол, ни чашки, расставленные в опасной близости от края мойки. Сам Чарльз всегда ездил аккуратно, проверяя, порой, по нескольку раз, не свалит ли на пол какой-нибудь неубранный предмет, если неловко развернется.
- Ты рано встаешь.
Отодвинув стул, Леншерр устроился напротив. Теперь их разделяла большая массивная столешница, и они смотрели друг другу в лицо, как главы противоборствующих государств на самой грани неустойчивого мира. И все надежды Чарльза – если они были - на то, что это просто дружеская встреча, истаяли под гнетом обстановки.
- Зачем вы приехали, Эрик?

- Я директор школы для людей со сверхспособностями, - немедленно перешел к делу Леншерр, сразу же обжигая иронией, как крапивой, на последних словах. – Так нас называет правительство. Я предпочитаю слово «мутанты», так как за эти «сверхспособности», – ирония вновь возникла и исчезла, – отвечают мутировавшие гены. Подробности, если они тебя заинтересуют, ты можешь потом узнать у Хэнка Маккоя – это наш главный ученый теоретик. Я же занимаюсь взаимодействием с людьми и поиском новых мутантов. Хочу предложить им возможность жить среди своих и учиться обращаться со своими силами.
- И вы думаете, я в это поверю?
Попался, попался, попался, колотилось у Чарльза в голове, пока он приклеенной улыбкой пытался убедить Леншерра в собственной невозмутимости. От полной паники его спасла необходимость держать концентрацию, чтобы иллюзия дома не распалась перед глазами собеседника на куски. Тогда ему точно будет не выкрутиться.
- Вначале мне мало кто верит.
- Наверное, это потому, что вы не похожи на директора школы, если только она не называется Уэст-Пойнт. Правда, тогда бы вас тут не было.
- А ты не имеешь привычки жалеть себя, - Леншерр качнул головой с едва заметным одобрением.
- Нет смысла закрывать глаза на очевидное, - Чарльз кинул короткий взгляд под стол, на свои вцепившиеся в колени пальцы, хватки которых он не чувствовал.
- Обычно люди так и делают, когда их что-то не устраивает.
- Ну, вы утверждаете, что я не совсем человек, - Чарльз шутил, глядя прямо в холодные глаза мужчины напротив, чтобы казалось достовернее. Он был готов поклясться, что тот делает все, чтобы не излучать угрозу, но Чарльз был телепатом. И даже через свои блоки и чужое самообладание, он ощущал что-то мощное и неукротимое, затаившееся до поры где-то в самой глубине. - И кто платит за вашу школу?
- Отчасти – правительство. Мы с ним сотрудничаем, как я уже говорил. Отчасти – используем собственные фонды.
- Это все очень интересно, - рука все же метнулась к виску, давая передохнуть от напряжения, – но какое отношение это имеет ко мне? Я - обычный парень, самое странное во мне – это моя коляска.
- Люди в городе думают иначе.
Чарльзу вспомнился острый взгляд Леншерра, на который он наткнулся еще в машине, отворачиваясь от Смитти за окном.
- О тебе в городе говорят, что тебя нельзя обмануть. Что ты видишь людей насквозь, и даже можешь заставить их сделать то, чего они делать не хотят. Кое-кто даже считает тебя колдуном.
Застывшая улыбка Чарльза стала медленно блекнуть
- Вакабей – всего лишь маленький городок в Зеленых горах. Особо развлечься здесь нечем. Работа, после работы - бар или танцы в клубе. Если захочется разнообразия, можно сходить вместо клуба в кино. Время от времени выбраться в Берлингтон или Мотипилиер и потом целый месяц развлекать соседей рассказами о поездке в столицу штата. Здесь даже новости по телевизору мало кто смотрит – местных они не касаются. Гораздо интереснее, почему Саманта Делинген стала опаздывать на воскресные проповеди, а у Бретта Каррибейна появились мешки под глазами, – Чарльз постарался пожать закаменевшими плечами как можно естественней. – Здесь никто не упустит возможность обсудить чужую жизнь и, если она покажется не слишком интересной, присочинить что-нибудь. Даже колдовство. Лет пять назад на старой ферме жила старуха Рут. Местные девушки постоянно бегали к ней с просьбой приворожить то одного парня, то другого. А все из-за того, что когда-то она отваром из ромашки вылечила дочку своей подруги от простуды, и почти сразу же после этого соседский парень сделал девушке предложение. Я не стал никому рассказывать, что они уже несколько месяцев до этого встречались возле озера по вечерам. В общем… Я всего лишь не позволяю обвешивать себя на рынке и не верю излишне эмоциональным пожилым дамам.
На протяжении этого монолога лицо Леншерра не покидало выражение стоического спокойствия. Нетерпение или раздражение - точно Чарльз не знал, постаравшись наглухо закрыться от чужих эмоций – выдавало лишь мерное постукивание ладонью по столу. И мгновенный, без пауз ответ, стоило Чарльзу умолкнуть.
- Еще говорят, что после того, как пропойца Деннис пытался «начистить тебе рыло», он больше не в состоянии ни на кого поднять руку. Хотя до этого свою жену, детей, да и просто любого, кто попадется ему после второй бутылки на глаза, колотил нещадно. Да и о других чудесах слухи ходят.
Сердце Чарльза рухнуло вниз, а где-то в груди давнее чувство вины налилось тяжестью. Деннис был не очень хорошим человеком, и от поступка Чарльза всем вокруг стало только легче. Но Чарльз запретил себе использовать свои силы таким образом. Он не хотел повторения. Он бы не тронул Денниса. Но когда тот ломился к нему в двери, невнятно обещая надрать задницу за то, что «эта дура Эрин ушла из дому после разговоров с долбанным калекой», Чарльз просто испугался. Сила хлынула потоком, и вместо того, чтобы внушить Деннису нежелание его бить, Чарльз навсегда лишил его способности вообще кого-то ударить. Эрин потом приходила сказать спасибо, а он смотрел в пол и думал, что благодарить тут не за что.
- Я… читаю книжки по психологии. Мне удалось его убедить.
- Разумеется, - улыбка Леншерра была вежливой, она означала, что гость видит ложь хозяина, но правила вежливости мешают ему сказать это вслух.
Чарльзу было наплевать на вежливость. «О других чудесах слухи ходят». Он нервно облизал губы. Ему нужно было знать наверняка, о каких именно.
- Вы не теряли зря времени.
- Мне достаточно было не прерывать их. Ты сам сказал, что люди здесь любят обсудить чужую жизнь.
- Они рассказали вам еще что-то?
- Много чего. Но, думаю, ты уже слышал все это не один раз.
Чарльз впился в Леншерра глазами, стараясь разгадать скрытый в его словах намек, но не уловил ничего - слова оставались словами. И Чарльз медленно отвел взгляд, эхом повторяя недавно услышанное:
- Разумеется.
Повисло молчание. Леншерр явно не собирался больше ничего добавлять, Чарльз не знал, что еще спрашивать. Его рука снова потянулась к виску.
- Мне кажется, иллюзию уже пора снять, Чарльз.
- Простите?
- Чарльз, я сейчас вижу красивый дом, высокую новую ограду и крупную собаку во дворе. Но за время нашего разговора эта собака ни разу не залаяла, а когда я проходил мимо, не подняла головы. Все здесь мне кажется совершенно новым, но на тебе старая одежда и выглядишь ты куда более тощим, чем собака. В коридоре я видел лестницу на второй этаж. Она начищена до блеска и даже на верхних ступенях нет следов пыли, хотя ты говорил, что живешь один, и совершенно ясно, что подниматься ты по ней не можешь. К тому же, ты постоянно хватаешься за висок. Только дурак не догадается, что это необходимо тебе для лучшего контроля своих способностей.
- Послушайте… - Чарльз нервно засмеялся, но закончить ему Леншерр не дал,
- Это ведь настоящая, да?... – он потянулся и взял в руки алюминиевую сахарницу с широким, немного погнутым горлом, из-за которого крышка торчала одним краем вверх. - У нас в школе есть телепат. Раньше мы с ней не очень ладили, поэтому на базовом уровне вмешательство в восприятие я различать научился. Хотя тебя, надо сказать, поймать сложней, чем ее... Так что не мог бы ты сейчас оставить мою голову в покое?

Чарльз его не слышал. Сахарница в руках Леншерра теряла очертания. Сначала она превратилась в блин, затем в тонкую серебристую ленту, которая зазмеилась между пальцами. Лента вползла в ладонь, скрутилась в ракушку, затем стеклась в одну каплю и через секунду выросла прежней сахарницей с идеальной горловиной. Рефлекторно Чарльз схватился за левое колесо коляски. Потрясающе! Потрясающе! Потрясающе! И, выдохнув, отпустил, наконец, разум.

Леншерр оглянулся. Чарльз примерно представлял, как для него это выглядит. Картинка перед глазами таяла, словно отступающая волна. И как отступающая волна оставляет после себя голый берег, так и наведенная иллюзия исчезала, открывая неприглядную действительность. Буйные побеги плюща, не знавшие ножниц уже много лет, оплели ограду плотной сетью и беспорядочно выстреливали вверх. Не находя опоры, они колыхались под порывами ветра в разные стороны и постепенно сгибались под собственным весом. Двор, когда-то чистый и ухоженный, был побит частыми оспинами проросшей из земли травы. Особенно сильно она разрослась возле пустой будки, придя на смену ее бывшему жильцу с влажными глазами и покусанным ухом. На подоконниках и окнах кое-где облупилась краска, занавески посерели от пыли, скопившейся на них за лето, дверцы всех навесных шкафчиков не закрывались и болтались туда-сюда, издавая жалобные звуки. Подтекающий кран, подметенный пол, холодильник, до белизны выскобленный снизу и с легкими разводами вверху после уборки тети Агаты, простая мебель и Чарльз. Впрочем, облик Чарльза как раз не изменился. Ему даже в голову не приходило накидывать иллюзию на себя. Как выяснилось – зря.
- Потрясающе, - Леншерр снова оглянулся.
Что именно «потрясающе» он не пояснил, и Чарльз снова пожал плечами, маскируя свое смущение. По мере сил он старался держать дом в порядке, однако, со стороны обстановка вряд ли выглядела привлекательной.
- Ты еще не завтракал?
- Нет… - смешался Чарльз, - но в холодильнике есть яйца, можно пожарить.
Леншерр открыл холодильник и присел на корточки. Через минуту на Чарльза посыпались уточняющие вопросы, и вскоре возле мойки образовалась небольшая гора из продуктов: яйца, лук, майонез, молоко, мука, немного молока. Затем на плиту был водружен чайник, из угла извлечено ведро, из недр тумбочки появилась кастрюля. Чарльз озадаченно наблюдал за этими манипуляциями. С его точки зрения съедобным из найденного богатства были только яйца, но Леншерр, похоже, считал иначе.
Его уверенное поведение заставляло Чарльза чувствовать себя неуютно в собственной кухне. Дом служил ему панцирем, который годами надежно отгораживал его от внешнего мира. И вдруг по броне поползли трещины. Этого нельзя было допустить.
- Значит, у вас тоже есть сверхспособности.
- Я – мутант, - коротко поправил его Леншерр, нарезая лук и сбрасывая очистки в ведро, которое подтянул к себе ногой.
- Вы управляете металлом?
- Можно и так сказать.
- И как вы этим пользуетесь? – Чарльз склонил голову. Восхищение чужим даром уступило место привычной настороженности. То, что Леншерр оказался мутантом, не гарантировало его порядочности. Силу можно применять по-разному. – Помогаете строить мосты, дома, самолеты, прокладывать без участия техники трубопроводы в вечной мерзлоте?...
- Нет.
Понятно.
- У вас с детства этот дар?
- Да.
Чарльз растерянно закусил губы. Леншерр высыпал в кастрюльку муку, яйца и молоко, и отвечать на вопросы явно не собирался.
- Вы, что, блинчики делаете?
- Да. Я тоже еще не завтракал… А твои способности когда проявились?
- Тоже в детстве. Я упал в овраг.
Мерное постукивание вилки о кастрюлю прекратилось. Леншерр поднял голову.
- В тот же самый?
- Да нет. Этот был возле парка, - Чарльз неожиданно даже для себя рассмеялся – И на следующий день я проснулся телепатом.
А еще перестал ходить, мог бы добавить он, но Леншерра вряд ли интересовали такие подробности. Постукивание возобновилось.
- И твои знакомые решили, что если сбросить тебя в овраг снова, все вернется на круги своя. Лечить подобное подобным. Занятная теория.
- Сомневаюсь, что они думали именно об этом. Они просто вспомнили школьные годы.

Леншерру наверняка многое наговорили о нем в городе, но главного не сказали почти наверняка. Того, с чего начал бы он сам. Со своей феноменальной способности находить неприятности. Казалось бы, что может быть проще? Раз не хочешь выслуживаться, значит спрячься и молчи, не вмешивайся, не привлекай внимания – единственный способ выживания для слабого в стае. Только Чарльз не был слаб. Ворочаясь в постели и изнывая от бессонницы, он раз за разом выпускал свою силу на волю, чтобы скоротать время до рассвета. Он касался сознания и снов людей, спящих в своих домах. Замирал рядом с ними от предчувствия, что может изменить их, войти в их сны и сделать их навсегда другими. Он мог бы стать правителем этого городка. Быть мудрым, кротким, справедливым, получить всеобщую любовь и признательность, заставить людей жить по законам Бога и морали. Он мог бы сам стать для них новым Богом. Стоило только протянуть руку. От этой мысли его бросало в дрожь, и он в ужасе приходил в себя на своей кровати. Он покрывался холодным потом, хватал воздух ртом и не думал ни о контроле над силой, ни о власти. Как заведенный он только клялся себе никогда, никогда, никогда не переступать эту черту. Однако проклятое ощущение всемогущества застряло где-то на самой подкорке, как он ни старался вытравить его изречениями древних философов, размышлениями отцов психоанализа или мудростью Библии. Оно не позволяло ему прятаться, молчать и не вмешиваться, если он считал нужным. И заставляло забывать, что без своей силы, которую он зарекся использовать против людей, он практически беззащитен.

_____________
(1) Кружево дьявола – Daemon lace. Если поменять слова местами, то получится Lacedaemon. На английском это соответствует написанию второго названия Спарты.

@темы: не канцеляритом единым

---

Просто так.
Набрала в гугле поисковый запрос. Первая страница выдала весьма забавные результаты

Итак, топ-10 существ. которые хотят захватить мир.

10. На десятом месте расположились заклятые друзья, они же заклятые враги всех голливудских крутых парней.
"Русские хотят захватить мир".

9. Строчкой выше обнаружился избранный народ. Первопричина всех бед занимает лишь девятую позицию.
"Евреи хотят захватить мир".

8. Неожиданный кандидат на мировое господство на восьмой строке.
"Олени хотят захватить мир"

7. После оленей появление белок особого удивления не вызывает.
"Белки хотят захватить мир"

6. Шестое место радует нас возвращением к двуногим, веселым и находчивым.
"КВНщики хотят захватить мир".

5. Сказочные персонажи тоже не остаются в стороне
"Мерлин и Артур хотят захватить мир"

4. Чуть-чуть не добрали до призовых мест очаровательные пернатые
"Утки хотят захватить мир"

3. На третьей строчке нашего хит-парада изобретатели мивины, вредных детских игрушек и дешевого ширпотреба
"Китайцы хотят захватить мир"

2. Серебрянный призер оказался самым невыразительным
"Люди хотят захватить мир"

1. И безусловный победитель. Кто бы сомневался, в конце концов?
"Американцы хотят захватить мир"

@темы: гон

---

*Нудно-задумчивое*

про фики и переводы

Люблю я наблюдать за собой во время чтения переводов или фиков.
Заметила, что больше всего мне режет ухо, употребление наших устойчивых выражений в текстах про иностранцев. Я способна не заметить многое - то ли читаю быстро, то ли идея слишком нравится - но возникновение в тексте такого себе насквозь "нашего" разговорного выражения вроде... хм.. дайте-ка вспомнить, что на ум первое придет... "Получить на блюдечке с голубой каемочкой", например... Я не буду спрашивать, где английский актер читал Ильфа и Петрова. Меня от этих крылатых красивостей корежит со страшной силой.
Самое странное, однако, не это. Самое странное то, что подобные ляпы в тексте, едва ли не первое, на что я спокойно закрываю глаза. Становится ли положительный отзыв на такой текст лицемерием? Нет, не становится. Потому что есть отзыв - впечатление от текста, а есть отзыв о его технической стороне. Обычно, что автору, что переводчику последнее не нужно. )
О. Я даже такой вопрос умудрилась превратить в поиск нравственной истины.

Чтобы это не выглядело поиском соломинок в чужих глазах, скажу, что меня эта светлая мысль посетила над разглядыванием выражения "баш на баш" в собственном тексте. Но я себе человек не посторонний, поэтому все же спрошу, откуда иностранный господин знает это выражение с турецкими корнями.

Но вообще, как переводчик, психология которого сформирована переводами, а не собственными опусами, я могу сказать только одно - гонять за такое надо. Это халтура.

Вообще, это все рабочий перевод. Мне принесли его на проверку.
Воспитание в каждом работнике сознания своей ответственности за участие в политике качества фирмы.
Education in workers of consciousness of their liability in company quality policy.

Это была изюминка этого текста. Все остальное было страшно, но без огонька. Но это меня убило. Или добило. И я теперь в модусе "переводчик сардонический, бухтящий".

@темы: Мысли вслух, Работа

---

Жизнь, которую не имеет права отнять один человек и которая может быть принесена в жертву только с согласия и при участии всех членов клана, стоит так же высоко, как и жизнь самих членов клана. С жертвенным животным поступали как с членом родного племени; приносящая жертву. Община, ее бог и жертвенное животное были одной крови, членами одного клана (с)
Как я поняла, это Робертсон Смит "О религии семитов"

Никогда об этом не задумывалась. Поверхностное восприятие стороны, приносящей жертву было... Никаким. Условно плохая сторона. У условно плохой стороны появилось третье Д.

@темы: Цитаты

---

Над Атлантическим океаном сияло круглое, как поджаристый блин, солнце. Над водной гладью, освещенный красноватыми лучами великого светила (день клонился к концу) несся навстречу своей славе наш супергерой. Супергерой не был молод, не был сексуален, его даже гламурным назвать было нельзя, но раз в два года он продолжал напоминать всему снукерному миру, что он, таки, сила. И следующий раз по графику должен был случиться как раз в этом сезоне.

На берегу супергероя ждала маленькая дохленькая гиена. Гиена питалась падалью (как и положено любой порядочной гиене), а так как падаль не самый экологически безопасный продукт, выглядела гиена страшно болезненно. Иногда по тоскливому взгляду, который она кидала на небо в ожидании супергероя, можно было даже предположить, что гиене хочется домой.

Акула плескалась в прибрежых водах. Акула давно уже никому и ничего не собиралась доказывать, питалась исключительно свежей человечиной, поэтому чувствовала себя бодрой и довольной. Акула надеялась, что гиена ей попалась чистокровная, не состоящая в родственных связях с котами, и желание удрать домой ненастоящее.

Герой подлетал, гиена вылизывала лоточек из под китайской мивины, акула ждала. Час "Х" приближался.

@темы: снукерные сказки

---

Что я делаю сегодня в Харькове?

Я получаю справку для нашего ГАИ, что по месту прописки у меня права не изымали.

Почему я еще не в автобусе домой, хотя справка у меня уже час как на руках?

А потому что наши гаишники требуют с формулировкой, что кроме этого я не привлекалась к административной ответственности. А харьковские считают, что такая справка не нужна.

И теперь я сижу и жду, когда наш директор автошколы позвонит нашему начальнику гаи, и что они решат.

По-моему, это идиотизм.

 

Я после всей этой эпопеи могу сказать, что, если бы я права покупала. это обошлось бы мне в два раза дешевле, чем честная учеба, затем честная сдача и затем - вишенкой на тортике - взятки гайцам, так как без этого все равно никто не принимает.

 

 

---

У меня во вторник экзамен в автошколе. А через неделю в МРЭО. И что, как говорится в одном старом анекдоте, я делаю? Сижу на кухне и пью цай. Решаю билеты, доставая цитатами из вопросов всех, до кого могу дотянуться. Начинаю две снукерные зарисовочки. Редактирую фестовые исполнения по людям х. Делаю перевод для сайта про почившего Генли (тормоз перестройки я), делаю еще один перевод на работу про экономайзер и.... И все.
Отберите у больного компьютер, больной при взгляде на себя в зеркало считает себя пятиюродной сестрицей Эльрика из Мельнибонэ.

Несостоявшейся поездке в Варшаву посвящается.

2.8 Эрик/Чарльз. Пять человек, которые испугались улыбки Эрика Леншерра, и один, который влюбился в нее.


1

Он сидит под деревом, обхватив руками колени. Дождь бьет по затылку, открытой шее, хлещет по изрытой земле, вбивает в черную грязь траву и пожухлые листья. Струи стекают за ворот робы и остужают горящие легкие. Больше не надо бежать, захлебываясь воздухом и держась за колющий бок, не надо хвататься за ветки деревьев, не надо идти, спотыкаться, ползти вперед, потому что где-то позади еще раздаются автоматные очереди и доносится сбившееся дыхание других беглецов. Он один, он один, один, наконец-то.
Ему внезапно становится холодно. И он замечает и дождь, и ободранные руки, и размокшую дорогу в метре от себя, которая уходит вдаль, извиваясь между темными мокрыми маленькими домами. Вокруг ни души, не слышится даже собачьего лая. Он действительно один, и он понятия не имеет, как ему дальше быть.
Его губы дергаются, а потом все-таки раздвигаются в страшной усмешке, которая переходит в короткий кашляющий смех. С каждым вдохом в его легкие врывается свобода, и он не может перестать скалиться ей в лицо, потому что вспоминает, зачем он к ней рвался. У него есть цель, ему надо идти.

Томек Класиньский топчется за деревом еще пару секунд, а потом бросается за незнакомым пацаном.
- Эй! Стой!
Ему бы надо было подойти раньше, ведь ясно ж, из Освенцима парень. Значит, зондеркоманде удалось! Не зря они передавали сообщение, что готовы. Скоро появятся и другие, а пока нужно спрятать этого. Томеку двенадцать, он уже взрослый и понимает, что надо делать. Прятать его надо как можно быстрее. Он такие места знает, где ни фрицам, ни собакам их проклятым никого в жизни не найти. Просто, когда этот начал улыбаться непонятно чему, а потом засмеялся, как чокнутый, Томеку стало страшно.
На смену страху приходит стыд, когда Томек видит, как пацан медленно поднимается и бредет вперед, одной ногой проваливаясь в размокшую землю. Что он, не знает, какие из того Освенцима сбегают, если сбегают? Спрятать его надо, эсэсовцы после побегов неделями лютуют.

2

Неприятным сюрпризом становится то, что одной целью сыт не будешь. Что еще нужно есть, пить и спать, поэтому нужны деньги и какая-то крыша над головой. Иногда, чтобы получить хоть что-то из этого, приходится убивать.
Такие дни Эрик называет удачными. В карманах ворья и мародеров, которые считают тощего мальчишку легкой добычей, всегда можно найти, чем поживиться. В основном злотые, конечно, но попадаются и иконки, и кольца с сережками, и зубы тоже. Зубы Эрик не трогает, остальное относит старому Ендржику с окраины Варшавы.
"Пережил оккупацию, переживет и русских", - думает Эрик, наблюдая за тем, как маленькое тусклое колечко исчезает у перекупщика в ящике.

Убивая, Эрик не испытывает ни жалости, ни удовольствия. Он вообще ничего не испытывает, пока однажды кто-то не бросается на него сзади в переулке. Этот кто-то наваливается на спину, шумно дышит и неловко держит в руке нож. Нож летит в руку Эрика, нападавший – к стене. Эрик подскакивает к нему одним прыжком, собираясь по-быстрому закончить дело. И застывает. У мужчины круглое лицо, очки на носу и коричневый пиджак с задранной полой. В голове что-то щелкает, как затвор, плывет, и Эрик видит уже другое лицо с темной щеточкой таких же усов над верхней губой, и комнату со стальными ящиками вместо серой вонючей подворотни. Сила начинает вибрировать на кончиках пальцев, а рот сам растягивается в улыбке. Он больше не беспомощен, теперь он…
- Éhes vagyok…
Высокий визгливый голос ломает все сходство
- Éhes vagyok, я хочу ест, - лопочет мужчина на смеси венгерского и польского, уставившись на Эрика белыми от ужаса глазами, - éhes vagyok, éhes vagyok…
Леншерр отшатывается от него. Крутнувшись на ногах, он уходит, не заметив, как сминает мусорный бак возле стены. Тонкое перепуганное "éhes vagyok" продолжает нестись ему вслед.

3

Эта борьба за существование стреножит, опутывает, душит. Засосала бы вконец, если бы не одна случайная встреча. В вечерних сумерках он видит на противоположной стороне улицы Рудика Хольфера из третьей зондеркоманды. Верный немецкий пес спешит куда-то, кутаясь в пальто, и не оглядывается по сторонам. Выжил, курва.
Решение убить приходит сразу же. Своими руками, не силой, чтобы знать, чувствовать, что и с кем ты делаешь.
Выходит довольно неуклюже, поэтому крови много. Она остается на руках, на куртке – вот же тварь, не отмыть теперь - и на земле, наверное, тоже, раз ботинок хлюпает, когда Эрик переступает с ноги на ногу. Ему все равно. Он словно очнулся ото сна.

Следующие несколько месяцев он мечется из города в город. Он и понимает, что в Польше немцев из Освенцима уже не найти, что остались лишь мелкие прихвостни из местных, у которых просто не было денег на побег из Европы. Эрик все это понимает, но почему-то раз за разом возвращается в Варшаву, надеясь выведать что-то еще. Он расспрашивает скупщиков, кое-кого из знакомых воров, даже выполняет пару поручений для службы безопасности в обмен на информацию.

Эта лихорадка заканчивается так же внезапно, как началась. Эрик торчит на вокзале, ожидая появления лейтенантика из СБ. Лейтенантик задерживается, поэтому Эрику приходится грызть семечки и гонять туда-сюда ленивые мысли. В последнее время ему делают довольно прозрачные предложения и намекают, что случится, если он их не примет. Эрик не сомневается в своем ответе, но уйти нужно с умом, так, чтобы его не искали. Сейчас связываться с госмашиной ему не с руки.

На перроне стоит поезд на Прагу. Эрик по привычке внимательно рассматривает состав. На улице тепло, легкий ветер кружит в воздухе запах весны, и пассажиры с радостью выглядывают из окон, оттягивая минуту расставания с родными и близкими. Кто-то плачет, кто-то смеется, кто-то отсылает воздушные поцелуи. Кто-то высовывается из вагона почти до пояса и кидает в корзинку девчонки-цветочницы несколько монет за маленький букетик. Эрик даже не понимает, почему монетки летят так медленно, почему его взгляд вообще цепляется за остриженную макушку пассажира, потянувшегося за цветами. А потом пассажир поднимает голову, и дает возможность рассмотреть свое лицо.

…Эрик подлетает к поезду, едва не сбивая по дороге какого-то полного мужчину в форме. До него долетают ругательства, неодобрительные возгласы и четкая фраза проводника, который становится между ним и дверью. Проводник говорит по-чешски, но и так ясно, что пускать внутрь нечесаного нахала он не намерен. Эрик торопливо обыскивает карманы и, не считая, сует проводнику все, что находит. Тот отталкивает протянутую руку. Может, в других обстоятельствах он бы и взял, но внешний вид Эрика ни на йоту доверия не внушает.

Эрик бросается к следующему вагону, потом к еще одному, а потом поезд трогается, и он вскакивает на подножку последнего вагона на ходу, а иначе упустит

Сначала ему везет - в коридоре ни души. Наверное, это помогло бы, если бы у Эрика был план. Но у него нет ничего, кроме твердой уверенности, что где-то в одном из купе находится бывший лагерный надзиратель Бжезинки Вальтер Молль, и Эрик не придумывает ничего лучше, чем начать проверять все подряд.
Уже открывая дверь, он понимает, что ошибся. Дважды. И вторая ошибка заключается в том, что сейчас он до смерти пугает своей небритой рожей девушку, сжавшуюся возле стены. Эрик начинает торопливо объяснять, что не причинит ей вреда, заставляя ее сжаться еще больше. В попытке успокоить чертову девчонку Эрик даже неумело улыбается, ведь нужно ему всего-то 15 минут, но добивается прямо противоположного - девушка визжит.

С ним не церемонятся. Вышвыривают из поезда на ходу, и Эрик возвращается домой только поздно ночью, испетляв все улицы Варшавы и нагнав страху не на одного прохожего на пути. Когда кто-то, едва завидев его, переходит дорогу, Эрик решает, что пришла пора учиться. Выглядеть, в том числе.

4

Он начинает охотиться за знаниями. Он учит языки, этикет, инженерное искусство, физику. Эрик ничего не делает наполовину, поэтому с равной страстью зазубривает временные формы французских глаголов, советы Эмили Пост и свойства магнитного поля. Дар – это прекрасно, но его природу нужно знать, а не только чувствовать. Умение найти любой металл – великолепно, но лишено своей эффективности вполовину, если тебя не пускают туда, где собираются те, кто им владеет.

Внешний лоск широкими плотными мазками ложится на ярость, и остальным становится труднее ее замечать. Теперь люди больше обращают внимание на его дорогой костюм. Люди вообще, как выясняет Эрик, обращают внимание лишь на то, что их интересует. Вскоре он выясняет еще одну полезную вещь: сила денег бывает сильнее страха.

Он в гостях у подпольного коллекционера, человека, к которому идут, когда нужно продать похищенные нацистами ценности. Днем ранее при встрече в музее Боде этот маленький розовый толстяк излучал довольство, сегодня его крутит от ужаса. Его трясет, как свинью на скотобойне, с первой же улыбки Эрика. Тем не менее, толстяк крепко держится за предложенное золото и, едва двигая губами на сером лице, обещает найти немца, который недавно к нему обращался.

5

В конце концов, оказывается, что наилучший результат обеспечивает сочетание денег и страха. Они создают для Эрика новую личность и новую жизнь. Счет в банке на фальшивое имя, золото в чемоданчике, номера в разных отелях и несколько запасных квартир в полудюжине стран. На квартирах он появляется так редко, что когда в доме с одной из них случается ограбление, и полицейские приходят опрашивать жильцов, даже всеведущая старушка-привратница не может сообщить ничего определенного про красивого и замкнутого соседа.
Теперь он ведет себя жестко и властно. Его улыбка, выверенная до миллиметра, неизменно вежлива и так же неизменно страшна. В глубине глаз плещется ярость. Он, в своем роде, идеал, порожденный золотым сечением доктора Шмидта.
Эрик умеет извлекать из этого пользу.

Французское окно в комнате драпируют по бокам шторы цвета бордо с золотой насечкой. На стенах висят репродукции известных картин, со вкусом подобрана мебель, лампы расставлены так, чтобы подчеркнуть то, что нужно продемонстрировать и смягчить то, что следует скрыть. Хозяйке далеко за сорок, но в этой квартире ей не дашь и тридцати. Она не бедствует, держится как потомственная аристократка, по-прежнему головокружительно хороша собой – никому не догадаться, что когда-то эта богиня мела дворы в Бжезинке.
Она рассказывает, что знает, сразу же. Ее голос спокоен, приглушенный свет ночников выгодно оттеняет точеный профиль и почти скрывает мелкую дрожь красивых рук, отчаянно сжимающих мундштук с сигаретой.
- И ты так просто сдаешь своего любовника? – равнодушно интересуется Эрик в конце.
Она бросает на него короткий взгляд и тут же снова отворачивается.
- Я по-прежнему не хочу умирать.
- Ты решила, что я тебя убью?
- Ты улыбаешься, как он. Я знаю, что бывает после.

Уходя, Эрик думает над ее словами. От сравнения с нацистом коробит, и сжимаются кулаки, но правде лучше смотреть в глаза, какой бы неприглядной она ни была. Он принадлежит миру, где нужно найти и убить Шоу во что бы то ни стало. И хотя Эрик предпочел бы обойтись без лишних жертв, он не уверен, что не тронет человека, который откажет ему в помощи.


1

Он ошибался. Он принадлежит не одному миру - как минимум двум. А то и трем, потому что кроме мира погони за Шоу и мира противостояния мутантов и людей, еще один есть у Чарльза в голове. Там Шоу сидит в тюрьме, Эрика это устраивает, а мутанты живут с людьми в полном согласии. Неосуществимая утопия, но Чарльз свято убежден в обратном.

Сначала Эрик полагает это наивностью, но, составив себе из пары оброненных фраз, примерный механизм действия мутации Чарльза, он меняет «наивность» на «веру».

Чарльз не делает в ней исключений: ЦРУ, человечество, он сам. И это необъяснимым образом вскрывает все несовершенство его золотого сечения. Деньги Чарльзу не нужны, ярость его не пугает, выхолощенная душа Эрика не отталкивает. "В каждом есть что-то хорошее", - не устает твердить Чарльз. Это поражает Эрика и бесит в равной степени. Чарльзу надо прозреть, пока не поздно. Терезинские евреи тоже верили, и куда это их привело?

Впервые за долгое время Эрику не все равно. Возможно, Чарльз не понимает, но он дарит ему будущее. Своими разговорами о новом обществе, эволюции следующих поколений, проблемах мутантов, только осознающих свою силу, Чарльз показывает ему путь, по которому они пойдут после убийства Шоу.

Эрик слушает его и начинает верить в «них». В то, что они друзья, союзники, которые хотят одного и того же. Ощущения от этой крепнущей связи новы и необычны до озноба по спине. Единственная причина разногласий между ними в том, что Чарльз до сих пор думает, будто будущего для мутантов можно добиться через переговоры с людьми, а Эрик давно знает, что это исключено. Рано или поздно Чарльз убедится, как ошибается, и тогда их уже ничто не будет разделять.

- О чем ты думаешь, друг мой?
Эрик поднимает глаза от шахмат и не может сдержать улыбки при виде живейшего любопытства на лице телепата, который может прочитать мысли любого существа в радиусе нескольких миль вокруг. Чарльз показывает пальцем на висок, но Эрик улыбается еще шире и отрицательно качает головой. Чарльз смеется. Ему нетрудно подождать ответ.

@темы: не канцеляритом единым

---

*сухо* Я высоко оценила информативность некоторых сайтов.

Трансмиссия автомобиля это очень сложный и технологичный механизм, куда входят еще множество таких же сложных механизмов.

@темы: Я

---

На предмет накормить мужиков в офисе а свой ДР вяло исследую интернет (основное меню уже выбрано и частично готово). Натыкаюсь на дивное: тарталетки с мясом криля.
Нет, "дивное" - это не сами тарталетки. Дивное - это приписка после рецепта. Воспроизвожу дословно.

Теперь Вы умеете готовить данный рецепт не переживайте если у Вас нечего не получилось самое главное Вы рискнули сделать данное блюда спасибо Вам за использование наших рецептов. Приятного Вам аппетита!!!

Кто как, а я теперь делать это не рискну.

@темы: Я